Супруги Стенбок-Ферморы принимают в своем поместье делегацию лахтинских жителей. 1908 год
часток под названием Лахта простирался от нынешней городской черты до Дибунов и Лисьего Носа. В XVIII веке при Петре он был казенной собственностью — здесь заготавливали лес для печей Сестрорецкого оружейного завода, на руднике Дыбун добывали железо. Затем Екатерина Великая подарила Лахту своему фавориту Григорию Орлову, но уже через два года имение отошло Якову Брюсу. С 1813 года им владела семья богатейших купцов и промышленников Яковлевых. В результате сложных наследственных перипетий в 1844 году в права владения вступил граф Александр Иванович Стенбок-Фермор (1809–1852).
В этой фамилии скрестились два древних рода — шведские Стенбоки и шотландские Ферморы. Представители знатных Стенбоков, состоявших в родстве аж со шведскими королями,
оказались на российской территории после присоединения Эстляндии. Ферморы появились на русской службе при Анне Иоанновне. Поскольку отец нового владельца Лахты был последним мужским представителем рода Ферморов, ему разрешили прибавить к фамилии отца — Якоба Понтуса Стенбока фамилию матери — Сарры Фермор. Это имя должно быть читателю знакомо. С парадного портрета десятилетней Сарры Фермор кисти Ивана Вишнякова (1750) в Русском музее обычно начинают школьные экскурсии. Не вдаваясь в династические сложности, скажем, что Лахтой владели ее внуки, правнуки и праправнук.
Освящение часовни Святой Ольги на углу Ключевого проспекта и Колодезной улицы (не соранилась). 11 июля 1908 года
начале ХХ века Стенбок-Ферморы были многочисленны, состоятельны, переплетались в браках с известными дворянскими родами — Капнистами, Апраксиными, Мещерскими. Мужчины по традиции служили в лейб-гвардии гусарском полку, добивались высоких чинов и постов. Например, дядя последнего владельца Лахты — Алексей Александрович (1835–1916), генерал-аншеф, приближенный Александра III, служил шталмейстером императорского двора, жил в собственном доме на престижной Английской набережной (дом № 50).
«Лахтинские» Стенбок-Ферморы владели заводам и приисками на Урале, близ Невьянска. В Петербурге им принадлежали доходные дома — на Тучковой набережной, 17 (наб. Макарова), огромный дом на углу Звенигородской и Загородного. Сегодня громкие титулы и дела давно минувших дней порой мало соотносятся с реальностью. Но в Лахте, уже попавшей под пресс оголтелой урбанизации, кое-что осталось и от графов. На берегу залива до сих пор стоит Охотничий замок, его как и в начале ХХ века окружает «графский парк», в котором даже есть черный пруд. Церковь на Лахтинском проспекте, мимо которой проносятся каждый день тысячи машин, построена в 1894 году на деньги Владимира Александровича Стенбок-Фермора (1847–1896), а почерневший двух-этажный дом рядом — это бывшая церковно-приходская школа и приют, которые содержала хозяйка имения, фрейлина императрицы Мария Александровна Стенбок-Фермор (?–1916). Ольгино тоже возникло по графской воле. Когда сын Марии Александровны, красавец Александр Владимирович
(1878–1945), к 1907 году почти промотал свое состояние, он благоразумно продал часть имения под дачные поселки. Так между Лахтой и Лисьим Носом появились «садоводства» Ольгино, названное в честь жены графа Ольги Платоновны, Александровка — в честь него самого и Владимировка — в честь его отца Владимира Александровича Стенбок-Фермора (Владимировка слилась с поселком Лисий Нос.)
сследователи Лахты обязательно рассказывают историю скандальной женитьбы графа на этой самой Ольге — особе незнатной, разведенной, с сомнительной репутацией. Семья была против, молодого графа, попавшего под дурное влияние, отправили из Петербурга на Русско-Японскую войну. Над его имением Лахта учредили опеку. Но Ольге Носиковой, которая сама находилась под надзором полиции, удалось добраться с чужим паспортом до Маньчужурии и обвенчаться с графом в походной церкви. Приведем воспоминания генерала Алексея Игнатьева, которые, как думается, и являются одним из источников, который все пересказывают, когда речь заходит об этой истории.
|
|
«Однажды ночью, сидя в своей комнатке за разбором очередного послания, я был поражен появлением на пороге худенького блондина, обросшего той нелепой бородкой, которая
отличала фронтовых офицеров, в течение многих дней не имевших времени побриться. Потертая золотая портупея шашки, несвежий вид серого пальто свидетельствовали, что передо мной стоит офицер, прибывший прямо "оттуда".
— Честь имею явиться! Приморского драгунского полка поручик граф Стенбок-Фермор. По приказанию генерал-квартирмейстера штаба армии передаю в ваше распоряжение захваченного моим разъездом японского шпиона.
— Сашка, да как же ты к нам попал?— спрашиваю я, узнав в дисциплинированном молодом мальчике корнета лейб-гвардии гусарского полка Сашу Стенбока. Еще недавно я видел его камер-пажом царя и фельдфебелем Пажеского корпуса, потом лихим спортсменом в гусарском полку.
Саша держит себя как-то загадочно и производит впечатление человека, чем-то подавленного. Я объясняю это переутомлением от службы в передовом отряде и предлагаю ему
остаться временно при мне, так как давно нуждаюсь в помощнике, хорошо знающем европейские языки. Саша благодарит, но уже на второй день просится в полк, чтобы забрать
оставленное в обозе белье. Я беру с него слово, что он вернется. Генерал Харкевич также настаивает на его прикомандировании к штабу армии. Однако больше я Саши не видел и считал его убитым.
Александр Владимирович Стенбок-Фермор и его жена Ольга Платоновна среди служащих благотворительных учреждений, созданных на их средства. Июль 1908 года
Недели через две меня встретил протоиерей Голубев, состоявший при Куропаткине в качестве руководителя всего военного духовенства. Дородный, благообразный, в богатейшей
шелковой рясе, с тяжелым золотым наперсным крестом, Голубев являл собой тип утонченного духовного дипломата.
— Неладное случилось. Вы отпустили в полк графа Стенбока-Фермора, а он наделал хлопот. Теперь дело идет о спасении чести невинного полкового священника тридцать пятого
стрелкового Восточно-Сибирского полка молодого отца Шавельского. Я могу ручаться за его честность, а на него полетел жандармский донос, обвиняющий его в крупной взятке,
полученной им якобы от Стенбока за то, что он согласился обвенчать его в походной церкви в Инкоу с девицей Носиковой!
— С какой Носиковой?! Уж не с той ли дамой полусвета, что мы все знавали в Петербурге?
— С той самой.
— Но позвольте, при чем же тут я?
— Неужели же вы не знаете?— продолжал почти шепотом Голубев.
— Графу Стенбоку принадлежит чуть ли не половина Урала. Он круглый сирота и только недавно, достигнув совершеннолетия, мог начать распоряжаться своим состоянием, не считаясь с опекунами, графом Воронцовым-Дашковым, министром двора, и генерал-адъютантом бароном Мейндорфом. Воспользовавшись романом с Носиковой, эти опекуны добились от царя наложения на графа опеки. Мало того: они, помимо его воли, перевели молодого человека в Приморский драгунский полк и в сопровождении переодетого жандарма доставили его в Маньчжурию. Так-то ведь легче прикарманивать его миллионы! А девица-то, не будь дура, провела жандармов, перекрасилась в брюнетку, раздобыла чужой паспорт и, сбежав из России через румынскую границу, добралась на океанском пароходе через Китай в Маньчжурию, где и встретилась со своим милым! Пришла эта парочка к Шавельскому, объяснила ему свою взаимную любовь и желание перед военной опасностью получить брачное благословение. А Шавельский, ничего не подозревая, взял да и повенчал их! Опекуны
— люди всесильные, они Шавельского сотрут в порошок! Разве только ваш отец заступится через высшего начальника военного духовенства — протопресвитера Желобовского.
Я, конечно, написал отцу (Алексей Павлович Игнатьев был членом Государственного совета. — Прим. ред.), и все уладилось. Носикову же Саша Стенбок впоследствии бросил,
а самого его я встретил уже только в Париже — после революции. Он еще до войны покинул Россию и после новых и столь же сильных романических похождений на старости лет
сделался весьма популярным лицом среди парижских шоферов. Его знание автомобильного дела и поражающая французов неподкупность помогли ему сделаться чиновником по выдаче разрешений на право управления легковыми машинами в Париже». («Пятьдесят лет в строю»)
емуары есть мемуары, в них полно красивостей и неточностей. В 1905 году Александр Стенбок-Фермор не был круглым сиротой — его мать Мария Александровна доживет до 1916 года. И именно по ее просьбе в 1903 году была учреждена опека над расточительным сыном. И насчет «пол-Урала» молва заблуждалась. Историк Игорь Богданов обнаружил в РГИА письмо к Николаю II, где графиня жалуется, что «сын довел свои дела до полного разорения. И из капитала в два миллиона у него осталось 200. Заводы уже шесть лет не дают дохода, а имение Лахта ничего не приносит». Граф в 1905 году вышел в отставку и отправился жить за границу. В Лахте бывал наездами. Один из таких визитов — с народным праздником, приемом депутаций от благотворительных учреждений, которые содержали графы, и запечатлели фотографы мастерской Буллы. А. П.
|
Праздник по случаю приезда владельцев имения. Граф и графиня проходят мимо Лахтинской пожарной дружины. 1908 год
|
|
|
|
Иван Вишняков. Портрет Сарры Элеоноры Фермор. 1750 год
Во время пребывания в замке хозяев поместья над башней поднимали флаг
Герб Стенбок-Ферморов
Церковь апостола Петра. Колокольню снесли в 1939 году и приспособили храм под кинотеатр, удлинив зрительный зал пристройкой. В 1980-е здание занимала мастерская по
ремонту катеров. Службы возобновились в 1991 году
Вензель Стенбок-Ферморов на парадной лестнице особняка
В приходском доме размещались детский приют и больница. Здание не меняло своей функции на протяжении ста лет. Сегодня принадлежит хоспису № 1
|
