УСАДЬБА

Михаил Виллие. Пустырь на Кирочной перед зданием госпиталя. 1862 год

В В 1834 году я был произведен в лейб-гвардии Преображенский полк офицером, где прослужил четырнадцать лет. <…> Что за люди были тогда в полку? Гиганты и богатыри. В особенности в обмундировании того времени — белая широкая амуниция, скрещенная на груди, кивер на голове с длинным стоячим черным султаном из щетины, двуглавый орел на широком гербе. Выстроенный фронт из таких гигантов производил на всякого сильное впечатление. Наш 3-й батальон был расположен рядом с Таврическим садом, в пространных казармах, именуемых Таврическими. Тут находились фуражный двор и все полковое хозяйство. Кроме того имелись довольно просторные офицерские казармы и небольшой двухэтажный домик, который, вероятно по его субтильности, все именовали полудомиком. В нем помещался батальонный командир, а в нижнем этаже — наш полковой штаб-лекарь. Таврида — так мы именовали эти казармы — составляла наше Эльдорадо. Житье для офицеров было привольное, так как это был уголок на краю города, вдали от петербургского шума. В Тавриду редко кто забирался, за исключением офицерства нашего полка и офицеров лейб-гвардии Саперного батальона, казармы которых находились неподалеку. Местность считалась глушью, никого, кроме простого народа, не было видно. Рядом с полудомиком было огромное здание, в котором находился наш полковой лазарет и больные Кавалергардского полка. В этом же здании находились полковая библиотека и дежурная комната для офицеров. В ней мы собирались и проводили иногда целые вечера за чтением. В Тавриде жилось как-то отдельно. Приезжали иногда наши офицеры с Миллионной (1-й батальон был расквартирован на углу Зимней канавки и Миллионной улицы. — Прим. ред.), когда некуда было деваться, товарищи из других полков, все вместе проводили вечера за игрой в карты, за музыкой или в болтовне, тогда была мода в игре слов, или в каламбурах, и молодежь острилась, а иногда и в выпивке холодненького. Все это дружелюбно, бесцеремонно, как говорится, нараспашку. <…> Карл Пиратский. Преображенские офицеры на Дворцовой площади. 1855 год T огда молодежь Гвардейского корпуса переполняла театры своим ежедневным посещением. Офицеры являлись не иначе как в мундирах, это вошло в этикет, поскольку члены императорской фамилии постоянно приезжали в театры в мундирах. За всю мою службу в гвардии я не помню государя Николая Павловича, или наследника, или великого князя Михаила Павловича (шеф Гвардейского корпуса. — Прим. ред.) иначе как в мундирах. <…> Что за прелесть была видеть партер, переполненный офицерами гвардии в мундирах всех оружий! Большая часть молодежи с каким-то особым увлечением предавалась балетным спектаклям. Генералитет, наши полководцы и даже дивизионеры не пропускали ни одного балета. Это было какое-то сумасшествие, которое заставило многих молодых людей из служивших в гвардии потерять карьеру. Один современный мне подпоручик Никитин погиб, как говорится, во цвете лет. Никитин до того привязался к одной из этих театральных нимф, что уже себя не помнил. Красивая грациозная девочка только что была выпущена из Театральной школы, участвовала именно в тех действующих лицах, которые в третьем действии «Роберта-дьявола» (опера Джакомо Мейербера, поставленная в Большом (Каменном) театре в 1834 году. — Прим. ред.) соблазняли Роберта всевозможными грациями. Преображенцы — «гиганты и богатыри» — в мундирах 1830-х годов

И вправду похоже на дворовую галерею здания Двенадцати коллегий на Васильевском острове Я хорошо помню выходящее из ряда вон волокитство за актрисами. Мимика офицеров из партера со сценой была доведена до утонченности. Офицеры по окончании спектакля собирались у театрального подъезда, дожидались выхода актрис, подсаживали их в кареты и провожали до места жительства. Но Театральная школа, которая находилась рядом с театром, была недосягаема. Проникновение туда могло быть принято как святотатство. Причем театральная дирекция видела увлечение и чувствовала выгоду в денежном отношении, поэтому оставалась равнодушной при виде подсаживания офицерами актрис в кареты, ибо эти актрисы были уже вне школы. Но за теми, кто находился еще в училище, присмотр был усилен наподобие католических монастырей. Когда дошло до великого князя Михаила Павловича, что офицеры провожают актрис, его высочество отдал строжайший приказ по Гвардейскому корпусу, что, ежели из офицеров кто будет замечен у подъезда, будет предан военному суду. Эта мера разом прекратила процедуру встреч и проводов. <…> Наш бедный Никитин сделался совершенно задумчивым. Он голову ломал, как проникнуть в театральную школу хотя бы на пять минут свидания со своей возлюбленной. Он костюмировался в засаленную старуху с поддельными седыми волосами, с корзиной, полной чернослива, нанизанного на лучинках, и печеных яблок, и не узнанный проник в школу, где провел несколько часов с обожаемым им предметом. И все это осталось недознанным и без всяких последствий. Но выкинутой им штукой в театре он доконал себя окончательно. Государь Николай Павлович в те времена ежедневно присутствовал при разводах с церемонией полков. Мы занимали караулы не все, а одним батальоном — сегодня, другим — завтра. Но при разводах парадировали все офицеры полка. Наш батальон был выстроен на площади Инженерного замка. Развод давался от полка дивизии генерала Исленьева, он приехал ранее других, обошел весь фронт и проделал репетицию личного явления к государю заступающих в караул офицеров. И наш Никитин подходил и рапортовал о том, какой караул он идет занимать. Развод сошел в присутствии государя хорошо. И офицеры, заступающие завтра, поехали на всеми любимого «Роберта-дьявола», удивляясь, как Никитин не поменялся с кем-нибудь из нас, чтобы быть в театре. Наш дивизионер, генерал-адъютант Исленьев, сидел в первом ряду. Первый и второй акты прошли как следует. Вдруг в момент поднятия занавеса в третьем и представления той сцены, в которой при лунном освещении виднеются развалины древнего замка, кладбище и могилы, внезапно является в театр наш Никитин. Его появление обуяло всех каким-то поражающим удивлением, никто не мог подумать, что он покинул пост. Н икитин имел уже известность в публике патентованного театрала и к этому был недурен собой, прическа на манер Букингэма, слегка волосы назад, в новеньком щегольском мундире, конечно, без караульного шарфа, на руках как снег белые перчатки, треугольная шляпа под мышкою — он прошел серединой партера с такой выразительной ловкостью, что все взоры публики невольно были обращены на него. Не замечая никого, он взошел в первый ряд кресел и сел на свое место, как нарочно рядом с Исленьевым, приложил свой чудовищный бинокль к глазам и впился в представляющуюся сцену. Она была очаровательной, и наш дивизионер был из тех личностей, что поддаются нежным ощущениям, но появление прапорщика Никитина из караула в театре не могло не поразить его. И не могла не смутить его смелость — явиться в публику и сесть в первый ряд кресел рядом со своим начальником. Окончился третий акт, при страшном шуме и вызовах, Исленьев не успел опомниться, как Никитина в театре уже не было. На другой день наш батальон снова был выстроен на площади Инженерного замка для развода с церемонией. Исленьев явился ранее других, обошел всех во фронте, и никто не заметил в нем и тени к возбуждению вчерашней проделкой Никитина. Так прошло несколько дней. Кроме начальника дивизии и нескольких офицеров, никто не мог знать. Исленьев молчал. Никитин, как порядочный господин, домекнул, что ему оставаться в полку неудобно. Подал перевод в армию, в войска, действовавшие на Кавказе. И чуть ли не в первый год в одной из экспедиций был убит наповал… («Лейб-гвардии Преображенский полк в воспоминаниях его ста рого офицера». Цит. по: Преображенцы / Сост. А. Бондаренко. М., 2000.)

Штаб-офицер лейб-гвардии Преображенского полка в мундире образца 1811 года

Бывшая офицерская казарма на Кирочной. Возможно, «полудомиком» называли именно ее

Парадная лестница офицерского собрания в здании госпиталя

Преображенское шитье