ван Саблин: Публике невдомек, что под видом труда о русском искусстве, от которого ты камня на камне не оставил, из печати вышла редкая по нынешним временам монография о Репине, да какая! Настоящий гимн русскому художнику. И вся твоя разрушительная деятельность в отношении других мастеров XIX века была призвана лишь расчистить ему территорию.
Алексей Бобриков: Получилось, что все другие художники служат у меня своего рода ступенями, ведущими к Репину. А потом русское искусство пребывает уже в послерепинском состоянии. Вот только намеренно разрушать что-либо я не пытался.
Сегодня такое отношение кажется экзотическим. Ведь Репина едва ли можно назвать актуальным художником — в том смысле, в каком актуальны Иван Шишкин или Карл Брюллов, выставки которых собирают толпы.
Наверное, это неизбежная расплата за то, что он был главным русским художником в советское время. Слишком много в него было вложено смыслов. Учебник «Родная речь» — вот место картин Репина в массовом сознании, никакого другого нашего живописца такая советизация не постигла. Он и исчез поэтому вместе с советской властью.
Почему на эту роль избрали его? Биография-то небезупречная: все-таки эмигрант, хотя бы и не по своей воле…
Репин был вызван из небытия искусственно, вопреки логике развития отечественной живописи. Сначала в 1925–1928 годы, когда его пытались вернуть на родину, потом уже после смерти — в 1934–1938 годы. Я ведь и сам поступил как Сталин, пытаясь возвести Репина на утраченный им пьедестал. Но вслед за вторым этапом максимального влияния живописца его место занял Василий Суриков, и из главного государственного Репин стал главным школьным художником, а дальше уже имела место инерция, длившаяся десятки лет. Это напоминает то, как недетские писатели вроде Даниэля Дефо или Джонатана Свифта со временем перешли в категорию школьных. Вот и мифология Репина стала инфантильной, непонятно, как вернуть ей прежний взрослый статус.
А как объяснить значение Репина человеку, который не находится под воздействием нашей школьной мифологии, скажем иностранцу? Что могут подумать интуристы, которых завезут случаем в «Пенаты»?
Если они знают хоть что-нибудь о XIX веке, поймут. Ведь у них есть свои столь же мифологизированные национальные герои. В особенности у американцев, чье искусство того времени поразительно близко к нашему.
Неужели? Мне кажется, только в России художник — больше чем художник, совесть нации, обличающая самовластие!
Это верно в отношении многих коллег, современников и предшественников Репина. Но Репин — только художник, его невозможно сделать чем-то большим…
|
|
Тогда все твои усилия по мифологизации Репина противоречат сути его творчества…
Я человек советской культуры. И в моем восприятии Репин — это персонаж не из «Родной речи», но из учебного пособия для начинающих художников. Он был для меня четырнадцатилетнего сущим богом живописи. Не автором «Бурлаков» и других картин, которым насильственно присваивалось социально-критическое значение, но творцом превосходных этюдов. Моя книга - это воспоминания о том, каким был я в четырнадцать лет. Я Репина немного усложнил, возможно, даже переусложнил. И только сейчас понимаю, по какой модели конструировал своего Репина. Это анти-Иванов. Я пытался написать антиинтеллигентскую историю русского искусства, в противовес той, что строится, наверное, вокруг автора «Явления Мессии». Мне подсознательно хотелось найти кого-то, кто мог бы быть противопоставлен Александру Иванову, прежде всего как великолепный живописец. Иванов для меня скучнейший живописец. В противовес ивановскому идеализму я представил Репина абсолютным позитивистом, даже наделил его своего рода ломброзианским цинизмом. (Имеется в виду учение Чезаре Ломброзо о прирожденной склонности некоторых людей к преступлениям, основанное на антропометрии. — Прим. ред.)
Что же, никто другой на эту роль анти-Иванова не подходил?
Наверное, в том поколении — Брюллов. Но это избитый ход. Так у нас принято рассуждать еще со времен Стасова и Тургенева. Других же художников, сопоставимых с Репиным по рангу — влиянию, известности, амбициям, у нас не было. Разве еще Верещагин… тоже позитивист. Но какой-то он уж больно равнодушный, тогда как в Репине мне видится особая, циничная страстность.
Валентин Серов?
Он слишком дробный. Нет какого-то одного Серова, Репин же един от начала и до конца, даже если я нахожу у него какие-то периоды, этапы, пытаюсь разобрать его на части, они вновь сбираются в единое целое. К примеру, Репин не мог стать кубистом, а Серов, проживи он дольше, запросто принял бы участие в авангарде. Поздний символизм Репина — проявление старческого упадка, буквально трансформации его физического зрения.
И кто же Репин по гамбургскому счету сегодня?
Величайший русский живописец XIX века.
|
