котный рынок, он же центр мясной торговли, — в прежние времена чуть ли не самое грязное место в городе. Его старались расположить в каком-нибудь отдаленном месте. Так, в Риме до сих пор помнят, где в эпоху античности находился «форум боариум», то есть рынок крупного рогатого скота, — место это в ложбине меж двух холмов (Капитолий и Палатин) до сих пор хранит в названии память о городских бойнях. Не случайно и старейшая в мире канализация, Клоака Максима, проходит как раз по этому низменному месту, вливаясь в русло реки. В Средние века, напротив, санитария, кажется, никого не беспокоила, потому мясные лавки располагались где придется, вот только кожевников селили отдельно, слишком скверный был от их производства запах. А так скот забивали во дворах мясников, сливая, выбрасывая куда-нибудь отходы. По мере роста европейских городов власти повели с такого рода обычаем борьбу, повсеместно выводя мясную торговлю на окраины. В век Просвещения городские бойни стали ничуть не менее уважаемой темой архитектурного творчества,
Термальное окно во фронтоне — смелый мотив советского времени, который пришелся по душе бы и Шарлеманю, и Леду
чем, скажем, приюты, больницы или тюрьмы. Кто-нибудь скажет: ну да, упорядоченный забой скота, упорядоченная система наказаний-репрессий — как все это было в эпоху революций и строительства нового общества актуально. Но в действительности как особый тюремный комплекс был несравненно гуманнее мрачных подвалов или же вообще ям, где прежде томились преступники, так и отдельное здание для бойни все-таки предполагало хотя бы какой-то контроль и порядок. И как ни сомнительно такое утверждение, многие здания столь неблагородного назначения украсили новые кварталы европейских городов. Впрочем, для зодчих той эпохи не было большой разницы между хижиной и дворцом… В Петербурге торговле чуть ли не с самого начала уделялось столь много внимания, что здешние гостиные дворы — главный, на Невском, как и несохранившийся на Васильевском острове, — по своим размерам, кажется, не имели равных нигде в Европе. Но вот особое здание для торговли скотом (а затем и для его забоя) задумали возвести только в начале XIX века, выбрав место за Обводным каналом. Граница города тогда проходила уже южней, и роль парадного въезда выполняли Московские ворота у другого, Лиговского канала. Но до строительства как Новодевичьего монастыря, так и Варшавской железной дороги первым городским зданием после заставы на теперешнем Московском проспекте был именно этот комплекс. Стоит ли удивляться, что он вышел таким монументальным!
| |
рхитектор Иосиф Шарлемань, несомненно, хотел усилить момент первой встречи, придав своему Скотопригонному двору черты городских таможен, в ту пору активно строившихся по всей Европе. Такие павильоны-караулки предназначались лишь для контроля за въездом-выездом в город, но возводились не без архитектурных претензий. Первым монументальные пропилеи получил Париж, где их в канун революции строил ведущий зодчий той эпохи Клод-Николя Леду, как раз и продекларировавший, что нет неблагородных тем. Его таможни буквально невозможно было объехать стороной, ведь все путешественники были вынуждены проводить какое-то время рядом с этой весьма неординарной архитектурой. Те, кто прибывал в столицу Франции с востока, вполне могли воспользоваться въездом через Тронную заставу, где (на нынешней площади Нации) до сих пор сохраняются два симметричных павильона, спроектированных в XVIII веке. Шарлемань — француз, как несложно догадаться по прозвищу его предков (конечно, не фамилии, такую вычурную, отсылающую к императору франков Карлу Великому фамилию едва ли могли кому-то дать), но, по всей видимости, на родине своих предков никогда не бывавший. Однако чтобы узнать в ту пору нечто о французской архитектуре, необязательно было отправляться в путешествие. Так, свойственник семьи Шарлемань Луиджи Руска (итало-швейцарец), внедряя в петербургское строительство французские мотивы, тоже не имел опыта поездок в те края. Братья Шарлемань (был еще Людовик) и завершили многие начатые Руской постройки, и продолжили его дело в Петербурге — с точки зрения верности французским мотивам. Больших, чреватых созданием грандиозных сооружений заказов им не досталось, оттого и манера их вышла сдержанной и скромной. И все равно узнаваемо французской! Этот особый стиль, изобретенный поколением Леду, при опоре на классическую традицию допускал всевозможные упрощения, как и привнесение необычных, неожиданных деталей. Вот и в портике Скотопригонного двора под карнизом странные грубоватые кронштейны (архитектурная теория называет такую форму изгиба каблучком). Откуда они? Прямиком с Тронной заставы, где Леду, вероятно, первым прибег к ним. На Московском, правда, нет парного портика — в нем здесь и не было нужды, ведь строился рынок, а не пропускной пункт. Симметрия тоже соблюдена, в отношении оси, перпендикулярной проспекту: справа и слева от парадного входа стоят невысокие Г-образные корпуса, отгораживающие внутренний двор от главной дороги. Есть в этом контрастном сочетании большого (монументального, репрезентативного) и малого (скромного, практичного) нечто очень близкое духу эпохи. Не так ли было задумано Андреяном Захаровым и Адмиралтейство, где за парадными воротами непритязательные производственные корпуса? Главный вход у Шарлеманя был декорирован рогами изобилия и парными статуями быков (работы Василия Демут-Малиновского) и предназначался для людей — скот пригоняли с южной стороны двора по особой дороге, параллельной Московскому тракту.
Быков перенесли на новое место в 1920-е, когда скотобойни наконец убрали из центра на Московское шоссе. Зачем-то производители мясных изделий забрали с собой памятники, принадлежавшие ансамблю Шарлеманя и только ему — вовсе не заводу!
|
|
Вероятно, в том проявилась древняя традиция создавать изваяния тотемных зверей и перед охотой просить у них прощения за предстоящее убийство некоторого количества собратьев. Вот и могучим быкам, посчитали на заводе, место там, где продолжается забой, а не на безобидном комбинате по производству молочных изделий. Главный советский корпус молокозавода, кстати, еще украшают коровьи головы, заменившие собой тоже очень древний мотив букраний — бычьих черепов, которые (сначала сами черепа, потом их имитацию) помещали на фасады античных храмов. В эпоху же классицизма их могли поместить где угодно: в Петербурге, к примеру, на фасаде Ассигнационного банка со стороны Садовой улицы. Впрочем, вначале никаких излишеств не было. Здание возвели в эпоху конструктивизма, от которого теперь осталось немногое, разве что окна необычной формы. После войны его перестроили, что, вообще-то, редкая по тем временам практика, конструктивистские дома украшали в процессе их достройки до войны, после же (хотя и считали этот стиль всецело пройденным этапом) с его примерами в архитектуре города особенно не боролись. Был, конечно, проект подгонки Дома политкаторжан под соседние корпуса с колоннами, но кроме молокозавода перестроили только еще одно здание — недавно уничтоженный ДК имени Первой пятилетки. Помнится, когда сносили это превосходное здание, многие говорили, что не жалко, потому что оно само-де стояло «на костях» утраченного конструктивистского Дома культуры. Так и теперь будет можно оправдать снос корпусов на Обводном: они, мол, все равно искажены перестройкой, стало быть, по не вполне понятной логике, малоценны.
 Улица Стачек будет переименована в проспект в 1940 году
о ведь именно этот комплекс прекрасно демонстрирует всю противоречивость представлений о подлинности и стилевой чистоте. Ну кто скажет, что корпус с воротами по Обводному, совершенно идентичный произведению Шарлеманя, на самом деле не имеет отношения к его проекту? Что появился он именно в эпоху послевоенной реконструкции завода? Тогда же и с южной стороны возвели похожее здание, к сожалению не столь заметное. Более широкие, без рельефов и каких-либо иных украшений новые ворота, однако, воспроизводят основные мотивы Шарлеманя: фронтоны, арки, те самые парижские кронштейны. А построил их советский архитектор Валентин Матвеев, мастер контекстного подхода, автор, в частности, двух домов по сторонам от Мариинского дворца на Исаакиевской площади. Тот же Матвеев возвел вдоль набережной канала эффектную ограду, чьим прообразом послужил забор Ассигнационного банка, автор которого — тот самый Руска (можно сказать, что благодаря Матвееву здесь он вновь встретился с Шарлеманем). После войны похожие широкие «аркады» с решетками веером соорудили еще и на Лесном проспекте, отделив ими жилые дома от железной дороги, но от той ограды уже почти ничего не осталось. Ограда на Обводном продолжила мотив парадного въезда, протянувшись почти от самого Московского проспекта к Варшавскому вокзалу. А заодно скрыла от взгляда горожан не слишком привлекательные хозяйственные дворы того, что теперь называют «серым поясом». Так из созданного Шарлеманем первоначального архитектурного ядра развился целый ансамбль, ныне претерпевающий серьезные трансформации, коль скоро и молочный завод покинул пределы города, а за Обводным ныне активно строят жилье. И. С.
|
