|
Искусствовед
Аркадий
Ипполитов
мя Мурино для петербуржцев начала XXI века представляет такую же мифологему, какую для человека, немного знакомого с историей
искусства, представляют названия маленьких итальянских городков. Произносишь «Кастельфранко», где родился Джорджоне, и представляешь спокойный ритм зубцов крепостной стены на фоне голубого неба; произносишь Тицианово «Пьеве-ди-Кадоре» — видишь величественные горы с нависающими над ними облаками. Еще недавно при слове «Мурино» в памяти возникали силуэт печальной покинутой церкви и крыши домов, чья ободранность слегка прикрыта садовой зеленью, — в общем, столь любимое «Не поймет и не заметит / Гордый взор иноплеменный, / Что сквозит и тайно светит / В наготе твоей смиренной». Старое село Мурино старше Петербурга. Оно было отмечено на картах, когда имперской столицы и в помине не было. В дальнейшем Мурино всегда жило своей особой жизнью, хотя большой город и втянул его в свою орбиту. Земли, на которых располагалось село, принадлежали различным сановникам русских императоров и императриц и поначалу часто меняли хозяев, так как сановники то возносились, то впадали в немилость. В 1749 году Мурино приобрел граф Воронцов, семейство которого, одно из самых влиятельных и знатных в России, владело селом вплоть до революции. Воронцовы построили там свою усадьбу с парком и постарались превратить Мурино в настоящий рай, где в теплицах и оранжереях цвели-плодоносили персики и лимоны, что в здешнем климате кажется просто фантастикой. Главная достопримечательность этого места, церковь Святой Екатерины, была построена Николаем Львовым, одним из самых одаренных архитекторов раннего русского классицизма и большим поклонником Италии. Земли, на которых располагалось село, принадлежали различным
| |
сановникам русских императоров и императриц и поначалу часто меняли хозяев, так как сановники то возносились, то впадали в немилость. В 1749 году Мурино приобрел граф Воронцов, семейство которого, одно из самых влиятельных и знатных в России, владело селом вплоть до революции. Воронцовы построили там свою усадьбу с парком и постарались превратить Мурино в настоящий рай, где в теплицах и оранжереях цвели-плодоносили персики и лимоны, что в здешнем климате кажется просто фантастикой. Главная достопримечательность этого места, церковь Святой Екатерины, была построена Николаем Львовым, одним из самых одаренных архитекторов раннего русского классицизма и большим поклонником Италии. До 1938-го в ней проводились богослужения, но потом священников оттуда выгнали, здание, утратив иконы и дорогую утварь, превратилось в овощехранилище, заготконтору, цех, но эту церковь помнили все интеллигентные люди Петербурга и специально ездили на нее взглянуть. Особая прогулка, этакое «по направлению к муринскому Львову», была очень популярна у питерских фрустрированных денди 1970-х. Сегодня в Мурине есть метро, рядом проложена скоростная дорога, особая жизнь исчезла, так как село практически поглощено городом, причем самой неприятной его частью: бездушными новыми кварталами. Церкви возвращен статус храма Господа, и она, уже теряющаяся среди обступающих ее новостроек, отремонтирована так, что кажется сделанной заново и немного фальшивой. Не то было в 1970-е. Чтобы добраться из Ленинграда в Мурино, надо было долго трястись на трамвае, потом пройти какие-то поля. Церковь, ободранная, с покосившимся крестом, но подлинная и красивая, возвышалась среди живописных деревянных домов с садами, и тогда в ней располагалась мастерская монументальной скульптуры. Прямо в алтаре ваяли огромные глиняные модели пионеров, воинов, колхозников — весь репертуар так называемого социалистического реализма, как звалось официальное и единственно дозволенное искусство в СССР, — с лицами мужественно-простыми, «советскими», и с детально вылепленными автоматами и шнурками на ботинках. Модели теснились в пустом пространстве храма и были столь велики, что их приходилось разрезать на части, чтобы оттуда вынести. Затем их увозили на грузовиках в цеха, где собирали снова, и по ним уже отливали бронзовые памятники для всей страны.
|
|
удожница Ольга Тобрелутс, выросшая напротив муринского храма, признавалась, как девчонкой манил ее к себе огромный короб с глиной, стоявший в приделе церкви. Притягательная сила этого материала, такого податливого и при этом обладающего скрытой пластической мощью, позволяла чувствовать себя демиургом, тем более в заброшенном храме, в котором лепят человеков. Пресловутый социалистический реализм был сюрреален почище всякого Дали. Церковь, приютившая в своем чреве пионеров и космонавтов, — образ более сильный, чем многие спекуляции соц-арта, главного направления русского постмодернизма, паразитирующего на советской теме. А соцреализм, осененный итальянизирующей львовской неоклассикой, и вовсе нечто грандиозное. Я уверен, что страсть к пластичности и мифологичности, движущая Ольгой Тобрелутс, зародилась именно в приделе
церкви Львова, — прямо как молоко кормилицы, жены каменотеса, определило страсть Микеланджело к мрамору. Что ж, время убегает, становится «утраченным временем», и ничего с
этим поделать нельзя. Но у любого «утраченного времени» есть потенция превратиться во «время обретенное», и — пусть это субъективно до патологии — когда я смотрю на очень современное искусство Ольги Тобрелутс, исчезнувшее во времени Мурино прогулок моей юности,
оставшейся в прошлом тысячелетии, вдруг обретает для меня такую же реальность, как Комбре для прустовского героя, небом почувствовавшего вкус пирожного мадлен.
Кадр из детектива «Среда обитания», снимавшегося в муринской церкви
в 1986 году
|
