|
Художница
Ольга
Тобрелутс
ои близкие перебрались из Ленинграда в Мурино после войны. Пережив блокаду, бабушка не могла жить в городе. У нас погреба всегда были забиты картошкой, на участке росло пятьдесят кустов смородины, продуктов заготавливали столько, что если завтра война, то года два продержимся. Построенный дедом дом на Кооперативной улице выглядел новее, чем дома моих подружек, они-то жили еще в крестьянских избах. Дед был мастер перформанса. Когда бабушку побуждали вступить в партию, а она колебалась, дед взял краску, написал на доме «Здесь живут коммунисты» и сказал: «Теперь можешь не вступать!» До 1980 года в Мурине у всех были сады, хозяйки соревновались, у кого
на участке георгины и ромашки краше. Мама волновалась, что в школу я иду пятнадцать
минут, а обратно — полтора часа.
В 2000-е, когда строили тоннель под КАД, Мурино затопило. Люди год не
снимали резиновые сапоги. Фото Ольги Тобрелутс
Все потому, что каждая бабушка норовила меня подозвать и обсудить ее клумбы и палисадник. В 1980-е все бросились разводить свиней, поскольку появилась возможность покупать отходы общепита и сдавать мясо. Когда я в шестом классе попросила деда купить мне какую-то вещь, он принес двух кроликов и заявил: «На, разводи!»
| |
За сданные в заготконтору шкурки давали талоны, на которые можно было купить всякий дефицит: японские магнитофоны, кассеты, сапоги-дутики. Мой интерес к подобным «шикарным» товарам был тогда удовлетворен в нашем универмаге и больше никогда не просыпался.
В перестройку отец, фрезеровщик, потерял работу, деду не платили пенсию, и я, получив грант от Фонда Сороса, купила на него родителям корову. Совхоз «Ручьи» предложил мне на выбор Личинку, Румбу и Ракету. Оформляла я ее в Ручьях, а гнала хворостиной из Лавриков. Она долго была кормилицей, к маме постоянно приходили из города за молоком. Наш дом стоит ровно напротив церкви. До середины 1980-х там была мастерская, и моим любимым развлечением было смотреть, как работали скульпторы. Меня они часто просили быть моделью. Когда скульпторов выселили, церковь стояла бесхозная и начала стремительно разрушаться. Тогда дед стал добровольным сторожем, а потом уже отец Николай (Тетерятников) взял его в штат. И даже выхлопотал ему письмо с благодарностью от патриарха. Меня же он отправил в Крым, в Алупкинский дворец, резиденцию Воронцовых, искать чертежи Львова, которые были нужны для реставрации. В поле за метро в 1980-е была главная городская толкучка, где торговали джинсами, музыкой. Муринская милиция ходила по домам и просила местных жителей посотрудничать: «Мы вам деньги дадим, вы у них чтонибудь купите, мы оформим, а что купите — вам останется». Дед их с треском выгнал.
Где-то в 1986-м между больницей и универмагом на Центральной улице открылся кооперативный бар «Зеркальный», злачное место, где собирались «авторитеты». Вторая такая точка была в Репине — бар «Волна». Наш действительно был весь в зеркалах, туда приезжали какие-то невероятные машины — проходя мимо, лучше было не смотреть в ту сторону.
«Покидая муринские мастерские, скульптор Борис Никаноров (на фото) подарил
эту фотографию на память моему деду — Федору Афанасьевичу Комарову». 1985 год
|
|
а сайте новодевяткинской школы я почему-то числюсь среди «замечательных людей, окончивших нашу школу», хотя никогда не училась в Девяткине. Наша муринская восьмилетка закрылась в перестройку, сейчас здание кому-то продано и окружено высоким забором. Это невероятно живописное место на высоком охтинском берегу, вокруг еще сохранились старые дубы и лиственницы воронцовского сада. По соседству нашими руками были посажены аллеи берез и городской парк, который был приурочен к какому-то юбилею революции. Березы мы повязывали красными галстуками: считалось, что они посвящены погибшим в лихолетье детям. Смотрелось это трогательно и романтично.
Школа наша была экспериментальной: можно было изучать на выбор трактор, кроликов, английский язык. Я выбрала шахматы. На приусадебном участке ученики выращивали кукурузу (так велел Хрущев, посетивший муринский колхоз в 1958-м), скрещивали сорта яблонь. В 1980-е мы застали последние годы этой сельхоздеятельности, но в июне все отрабатывали практику на грядках. За Охтой в Медвежьем Стане стоял стройбат, который шефствовал над школой: устраивал нам «Зарницы» с дымовыми шашками, полосами препятствий, хотя сами солдаты принимали присягу с деревянным автоматом. За их частью располагались склады с боеприпасами и Ржевский полигон. В тот лес мы ходили по грибы, но четко знали, что на буднях соваться туда нельзя. По вторникам и средам оттуда доносилась канонада. В детстве я часто думала про графиню Воронцову, что ей из-за болезни пришлось покинуть любимое Мурино, про усадьбу, сады, церковь, построенную как мавзолей. Графиню мы жалели, ведь Мурино и в наше время было великолепно: утопало в садах, было автономно от Питера. Это сейчас оно проиграло схватку с городом и фактически обречено.
Бывшая школа. Сегодня дети из Мурина ездят в школу в Новое Девяткино
|
