|
(Наверху слева) Гуляли смолянки в закрытом
саду между
Невой и зданием института.
Княжна Ливен
разрешила им
не ходить по
саду парами, а
играть в игры,
например в
крикет и теннис.
(Внизу слева) Воспитанницы
Николаевской
(дворянской)
половины в
столовой. Фото
начала ХХ века.
вгения Исаева (1900– 1993) поступила в Смольный институт на Николаевскую (дворянскую) половину в 1913 году. Осенью 1917-го не смогла вернуться в закрытый для въезда Петроград с каникул, которые проводила в фамильном поместье под Уфой. Вскоре усадьбу сожгли крестьяне, квартиру в Петрограде разграбили мародеры, на немецком фронте погиб старший брат, а в Гражданскую войну Евгения и ее младшие сестры растеряли близких: братья и отец, воевавшие в Первую мировую, вынуждены были покинуть страну и осели в Китае, мамафранцуженка, поехав хоронить отца в Женеву, в 1918 году не смогла вернуться в Россию. Евгения Ивановна, выйдя замуж, в середине 1920-х перебралась в Ленинград. В 1934-м, после убийства Кирова, когда город чистили от «бывших», была отправлена «дворянской стрелой» в Казахстан. Отбыв пятилетнюю ссылку, поселилась в Выборге, только что отобранном у финнов, но вновь была арестована в июле 1941 года. Чудом выжила на лесоповалах Вятлага, играла в лагерном театре, работала в тюремной больнице. До ее реабилитации в 1956 году бывала в Ленинграде лишь наездами: «волчий паспорт» не позволял получить прописку. Не так давно сотрудники Музея Ахматовой и Центра петербурговедения библиотеки имени Маяковского объединили в одну книгу воспоминания Евгении Исаевой, письма ее сестры Ольги Абазы (1902–1948), арестованной в то же июльское утро 1941-го, и воспоминания дочери Ольги — Натальи Абазы (род. 1924). Получилась семейная хроника — горькое повествование о жизни порядочных и мужественных людей, которым довелось жить в России в ХХ веке.
о желанию маман было решено продолжить мое образование в Смольном институте, куда я вскоре была отвезена. Там меня оставили в небольшом кабинете ждать экзаменатора. Через некоторое время в комнату вошел инспектор младших классов — представительный мужчина в пенсне, в летах, но не старый. Когда он вошел, я не встала с кресла. Разобрав мои документы, он обратился ко мне с вопросом, я сидя ему отвечала. Он покраснел от возмущения и гаркнул: “Встать!” Я покраснела до ушей и мигом вскочила. Успокоившись, инспектор пояснил, что благовоспитанной ученице неприлично сидя отвечать преподавателю. Под конец экзамена, который я сдала, ответив на все вопросы, инспектор стал ко мне доброжелателен и, прощаясь, пожелал дальнейших успехов. Пришедшая за мной Мария Николаевна Анненкова, французская классная дама (две классные дамы работали через день, одна говорила с воспитанницами на французском, другая — на немецком. — Прим. ред.), повела меня в апартаменты начальницы Смольного института — светлейшей княжны Ливен (Елена Александровна Ливен — камер-фрейлина двора, возглавляла институт с 1895 года. — Прим. ред.). По дороге М. Н. учила меня, как себя вести и как приветствовать княжну, сделав глубокий реверанс с поклоном.
Нам отворил ливрейный лакей в белых лайковых перчатках и пошел доложить о нашем приходе. Вернувшись, провел нас в роскошно убранную гостиную, где в глубоком кресле сидела светлейшая. Кресло это было на колесиках, княжна не могла ходить из-за болезни ног, ее всюду возил лакей. Я поклонилась, как меня научила М. Н. Княжна подозвала меня поближе, приветливо заговорила, погладила по голове и, узнав, что моя мама француженка, заинтересовалась, и разговор перешел на французский язык.
Дортуары,
как казармы,
топили строго
до 18 градусов. Узнаваемая черта
Смольного —
полукруглое
окно в стене.
Через него
свет из классов и спален
попадал в темный коридор
| |
В Смольном, как и во всех закрытых мужских и женских учебных заведениях, искони существовал традиционный и, добавим, гнусный обычай изводить новеньких. Когда М. Н. привела меня в мой 6-а класс, там были собраны воспитанницы, перешедшие из 7-го класса, чувствовавшие себя хозяйками положения (в Смольном с 1861 года учились семь лет, нумерация классов шла от седьмого к первому. — Прим. ред.). Как только М. Н. представила меня и вышла из класса, девочки обступили вокруг и, бесцеремонно разглядывая, вместо приветствия начали делиться мнениями, выставляя меня на посмешище, как кто умел. Я опешила от негодования.
Воспитанницы
на приеме
у начальницы
института
Елены Александровны
Ливен. Сейчас
в этих помещениях —
резиденция
губернатора
Меня бросило в жар. Заметив это, они на все лады спрашивали друг друга: “Ты видела? Она покраснела, бедняжка, мне ее жалко...”.Я взорвалась и громко спросила: “Вы что, все дурочки здесь и ни одной нормальной?!” Девочки сделали вид, что оскорбились, одна из них подошла ко мне и заявила, что я — невоспитанная деревенщина. Тут уж я не стерпела. Схватив ее за длинную косу, навертела ее себе на левую руку и несколько раз сильно дернула, заставляя обидчицу приседать. Все смотрели на меня с ужасом. После этого больше не изводили. Первое время сторонились, избегали, а потом все сгладилось. Я ожидала, что пострадавшая будет жаловаться, имея столько свидетелей, но кляузы и обиды, происходившие в отсутствие классной дамы, разбору, как правило, не подлежали.
В первый день занятий не было. Мы должны были каждая привести в порядок свою парту и приготовить все нужное к завтрашнему учебному дню. В 9 часов нас отвели на третий этаж, где находились дортуары (спальни. — Прим. ред.), отдельно для каждого класса. Это были просторные комнаты с кроватями и тумбочками на двоих. Проходить надо было через умывальную комнату, где по правую сторону находилось десять умывальников с мраморными раковинами. Вода была только холодная. Раздеваясь, воспитанницы должны были сложить белье на табуретку возле кровати. Камлотовые форменные платья (camelot — плотная шерстяная ткань с примесью шелка. — Прим. ред.) выносились в коридор, где на стене около входа в дортуар была вешалка с именными крючками, куда каждая из нас вешала свое платье с вывернутыми рукавами для проветривания белых подмышников. Полагалось вешать по форме, чтобы белые подмышники выглядели ровной полосой. За этим положено было следить дежурной по классу. Инспектриса (старшая классная дама. — Прим. ред.) Елена Павловна Малиновская делала обход, замечала все недостатки и приучала нас к безукоризненному порядку.
Вначале мне было холодно под легким шерстяным одеялом. Я не могла заснуть, в дортуаре +18о. Чтобы согреться, я накинула сверху еще белое пикейное покрывало. Проснулась оттого, что кто-то резко стаскивал с меня пикейное одеяло. Это была инспектриса. Она повелела мне сейчас же его сложить на табуретку. Я молча повиновалась, а она бесшумно облетела спящих и выпорхнула на следующий осмотр.
Утром подъем в шесть часов. От звонкого колокольчика, разносившегося по длинному коридору, мы вскакивали с постели и наперегонки бежали в умывальную занять кран. К восьми часам шли парами в рефектуар завтракать. В среду и пятницу — постные дни. Полагалась порция горячей каши с подсолнечным маслом. Иногда был винегрет и чай с институтской выпечки булкой. В скоромные дни давали хорошую порцию сливочного масла и горячее мясное блюдо: рагу, плов или котлету. Все свежее и вкусное. После завтрака мы чинно шли в классы. Громко разговаривать не полагалось. Еще до начала уроков классная дама, день — немецкая, день — французская, устраивала нам диктант. После 2–3 уроков спускались на обед. После обеда нас водили на двухчасовую прогулку. Мы выходили в институтский парк, где было много всяких
|
|
(Наверху справа) В годы войны
на уроках
рукоделия
смолянки шили
белье и вязали носки для
фронтовиков
(Внизу справа) Для музыкальных занятий
можно было
выбрать арфу,
рояль или
скрипку. Среди
смолянок были
выдающиеся
исполнительницы. Так, Ксения
Эрдели была
приглашена
позже вести
класс арфы в
Петербургской
и Московской
консерваториях.
развлечений: высокие ледяные горки, расчищенный каток, были лыжи для любителей, качели и гигантские шаги, но это в теплое время. Вернувшись с прогулки, в классе готовили уроки. После ужина возвращались доучить заданное и привести в порядок парты. В девять поднимались в дортуар, день заканчивался.
Мы очень любили уроки рукоделия. Для этого существовал отдельный большой класс, где хозяйкой была немолодая фрейлейн Пинк. Нас учили вышивать, вязать чулки, носки, шарфы, искусно штопать. Мы владели иголкой так аккуратно, что было похоже на машинную строчку. Вышивали мы салфетки, дороги на стол крестом, гладью, ришелье.
Всех нас учили игре на фортепиано. В верхнем этаже находились небольшие, в одно окно, выходящее в парк, квадратные комнаты — “силюльки” (от фр. сellule — камера. — Прим. ред.), где стоял рояль. Некоторые способные ученицы играли на скрипке, арфе. Были среди них очень одаренные, которые после института поступали в консерваторию. Также учили нас пению и танцам. Танцы преподавал молодой учитель, в которого все девочки были влюблены, кроме меня. Любить и обожать я не умела, мне казалось это глупым. Великий пост в институте проходил строго и благоговейно. Уроки танцев отменены. Прием родителей — не в колонном зале, а скромно, в рекреационных помещениях. Из занятий только Закон Божий. Хочу рассказать о грустно-комичном происшествии. Все наши воспитанницы должны были во время поста подолгу стоять на коленях на церковных службах. Носили мы чулки ручной вязки, и при стоянии они впивались, образуя на коже воспаленную красную решетку. В приемный день я рассказала маман о наших страданиях и даже умудрилась незаметно показать коленку. Маман ужаснулась. Через два дня в неурочное время она прорвалась ко мне на прием и тайно передала чудесные шелковые на тонкой ватной прослойке наколенники. Они пахли домом, я надевала их под чулки. Получалось гениально! Можно было спокойно стоять на коленях, усердно молясь Богу под грустные напевы нашего прекрасного хора из старших воспитанниц. Я поделилась этим с подругами, и они также получили вскоре от своих сердобольных родных такие наколенники. Они были разные, мы демонстрировали их друг другу и держали в своих партах. Но недолго послужили они нам. Однажды, когда мы вернулись с ужина в класс, наша “синявка” (это прозвище классные дамы получали из-за форменного синего костюма) скомандовала нам занять места, итут—оужас!—мыувиделинаее столике груду наших пестрых наколенников. Не успели мы опомниться, как в класс вошла инспектриса и прочитала нам громким металлическим голосом крепкую нотацию. Наши нарядные наколенники были забраны в мешок и вынесены из класса». (Цит. по: «Мне подменили жизнь...». Хроника семьи Абаза — Исаевых в воспоминаниях, письмах, документах. СПб., Северная звезда, 2013.)
Шестой класс
перед прогулкой
|
