|
Лидия
Владимировна
Латышева
едкий случай, наверное: наша семья прожила в одном доме весь его век, от постройки в 1905 году до сноса в 2007-м. Мой дед Федор Дмитриевич Дмитриев, уроженец Новгородской губернии, получил квартиру на Везенбергской (Розенштейна), 24, «от Путилова» — так говорили в семье. В ней в 1905-м родилась моя мама, в 1938-м — я, в 1969-м — мой сын. Мама рассказывала, что на Везенбергской жили в основном рабочие Путиловского завода, в нашем доме почему-то было много поляков, а на параллельной, Лейхтенбергской (Шкапина), селились работники железной дороги. Угнетенный пролетариат отнюдь не ютился в трущобах: квартира была просторная, двери трех комнат выходили в длинный коридор, между собой комнаты были связаны еще и анфиладными дверями. Ванной не было, как и во всех соседних домах. До 1966 года топили печь в коридоре. Дрова держали в сарае во дворе, в баню же ходили в дом на углу Розенштейна и Обводного, нас, детей, посылали стоять в очереди,
| |
поскольку стоять надо было часами. Уже в 1967-м построили большие и удобные Балтийские бани на Шкапина.
Квартира стала коммунальной после войны, когда мы, вернувшись из эвакуации, обнаружили соседку — женщину из разбомбленного дома. Лишь в 1970-е мы сумели получить третью комнату обратно: мужу, как инженеру-изобретателю, полагалась дополни- тельная жилплощадь. Что еще осталось в памяти от дня возвращения из эвакуации в 1947-м, так это толстый слой пепла от сожженных книг. Отец (Владимир Лаврут) перед войной завербовался на Шпицберген, работать в «Артикугле», посылал маме неплохие деньги — была обстановка, библиотека. Во время войны всех шахтеров интернировали, и ему каким-то образом удалось пробраться в Ленинград. Он искал нас, приходил на эту квартиру, но что с ним стало после — неизвестно, наши поиски после войны не увенчались успехом. Мы с братом даже пенсию не получали. Нас поднимала одна мама, работавшая на «Красном треугольнике».
Улицы Шкапина — Розенштейна, хоть и старинные, но без всяких достопримечательностей, были загазованными, закопченными. Народ здесь жил бедненький, треугольницкий. Завод работал в три смены, а рядом с ним дымили еще Генераторный завод и фабрика Лебедева, где делали нитки. Страшнее всех был «Треугольник», от которого неслись ужасные, ядовитые смрад и сажа. После мытья окон надо было дня два приводить руки в порядок. А Холодильный комбинат пугал выбросами аммиака, иногда в мегафон просили закрыть форточки.
|
|
Но... в двух шагах были вокзал и метро, хорошая библиотека Тимирязева, ДК Цюрупы на Обводном, куда ходили на танцы и в кино. Зелени, конечно, не хватало, с детьми гуляли в парке Тридцатилетия ВЛКСМ. Пути Балтийской-Товарной подходили прямо к изнанке домов на Шкапина. Мы иногда даже лазили под вагонами, идя к себе короткой дорогой. Муж по молодости подрабатывал: разгружал вагоны с фруктами, дровами.
Первые разговоры о переселении пошли в 1968-м, когда признали, что здесь жить вредно. Но прошло еще почти сорок лет, прежде чем воз сдвинулся. Говорили, что Матвиенко, став губернатором города, ужаснулась, увидев наши улицы в фильме «Бункер». Тогда было принято решение снести квартал уже не на камеру, а всерьез. В основном наши соседи переехали в Колпино, здесь уже было много приезжих, дома использовались как маневренный фонд, и все равно процесс шел трудно, квартиры были многонаселенные. Как говорили врачи в поликлинике: «Вас там как клопов на Шкапина — Розенштейна!» Мы выехали из нашего дома предпоследними. А последний жилец, вернувшись как-то домой, увидел под окнами грузовик, куда предприимчивые ребята уже погрузили его вещи наряду с брошенным в доме скарбом. Ему пришлось перегородить подворотню машиной и отбивать свое имущество. Нам казалось, что после стольких лет жизни в этом районе душа будет о нем болеть. Но приехала я както посмотреть на наш дом, когда он, расселенный, уже был готов к сносу, и у меня ничего не екнуло. Даже удивилась.
|
