А. Винтергальдер. А. Истомина. 1816–1820 гг.

Дом Чаплина на углу Невского и Большой Морской связан с одной из самых знаменитых русских дуэлей, происшедших в XIX веке: так называемой дуэлью четырех. Дело в том, что именно здесь занимал квартиру граф Александр Завадовский. Сын фаворита Екатерины II, англоман, прототип князя Григория из «Горя от ума», он был известен экстравагантными выходками: устраивал гладиаторские бои, один на один борясь с медведем в цыганском таборе, ввел моду на английское спиртное – считается, что именно на его квартире была впервые в Петербурге распита бутылка скотча. Его английские фрак и выговор были так хороши, что, говорят, сам император Александр принял его за британца, встретив в Летнем саду во время прогулки. Завадовский был известен также в театральных кругах – как волокита, не знающий поражений в ухаживаниях за хорошенькими актрисами. Среди его пассий числились и Крылова, и Сосницкая, и Овощникова. Осенью 1817 года очередь была за юной Авдотьей-Истоминой (той, что «блистательна, полувоздушна, смычку волшебному по-слушна... и быстрой ножкой ножку бьет»), за год до этого блистательно дебютировавшей на столичной сцене. После длительной осады крепость пала: актриса позволила привезти себя на квартиру Завадовского после одного из спектаклей. Сопровождал ее друг графа, восемнадцатилетний дипломат и светский баловень Александр Грибоедов, будущий автор «Горя от ума». Домой она вернулась только через три дня. После, на следствии по делу об этой дуэли, она давала путаные объяснения в том смысле, что «разговоры о любви были, но я не соглашалась».

«Действующий» любовник Истоминой, кавалергардский поручик Василий Шереметев, разумеется, был вне себя от ярости. Его приятель, знаменитый бретер и тоже постоянный обитатель кулис Александр Якубович, четвертый участник истории, энергично поддержал намерение поручика кроваво отомстить за нанесенную обиду. Шереметев долго выбирал, кому же адресовать вызов – Завадовскому или Грибоедову, и выбрал первого, с тем чтобы Якубович затем стрелялся с Грибоедовым. Таким образом составились две дуэльные пары: после принципалов в бой должны были вступить их секунданты. Дуэль состоялась 12 ноября 1817 года на Волковом поле. Против обычая на ней присутствовали несколько зрителей, вероятно из-за необычности ситуации, а также чтобы оказать помощь в том случае, если пострадают все четверо. Первым стрелял Шереметев – и промахнулся: пулей лишь оторвало край воротника; ответным выстрелом подошедший к барьеру поручик был смертельно ранен в живот. К нему, катавшемуся по снегу от боли, приблизился Петр Каверин (родственник Шереметева, известнейший дуэлянт, приятель Пушкина и – Онегина; тот, что «пробка в потолок»), находившийся тут же. «Что, Вася, репка?» – участливо-насмешливо спросил он... Это не было издевательством: «орденом» в форме репы награждали в кадетских корпусах того, кто первым падал с лошади на учениях. Умирающего положили на носилки и отправили домой. Второй поединок решено было отложить; «с досады» Якубович будто бы выстрелил в Грибоедова и прострелил ему шляпу. На следующий день Шереметев скончался. Перед смертью он исповедался, священник донес по начальству (дуэль официально считалась преступлением) – началось разбирательство. Завадовский был помилован по личному распоряжению Александра I: войдя в подробности дела, император решил, что убийство было совершено «в необходимости законной обороны», и выслал графа за границу. Говорили, что за того просил отец убитого.

Якубович был отправлен на Кавказ в действующую армию (в знаменитый дуэльными традициями Нижегородский драгунский полк) и там, дождавшись приезда в Тифлис Грибоедова (по дороге в Персию), настоял на продолжении дуэли. Второй поединок произошел 23 октября 1818 года, закончившись ранением Грибоедова в кисть правой руки. Эта история сделалась невероятно популярной, ее пересказывали в обществе, она вошла во множество воспоминаний. Постепенно сюжет обрастал совершенно фантастическими подробностями, чему в немалой степени способствовал сам Якубович, – при несомненной отчаянной храбрости он был отчаянным же вралем и позером. Вообще, его роль здесь странна: по свидетельствам современников, он, подобно Зарецкому из «Евгения Онегина», всячески растравлял обиду Шереметева, который в какой-то момент колебался и даже сказал, что «ничем не обижен», но будет стреляться, потому что «слово дал». На следствии Якубович утверждал, что причиной дуэли была вовсе не Истомина, а некий «не делавший чести благородному человеку» поступок Завадовского, от очной ставки с которым Якубович отказался. Странно похоже вел себя и Грибоедов, уже на поле чести отговаривавший дуэлянтов от примирения (Завадовский, хоть и вел себя вызывающе – он, например, нахально потребовал отсрочки дуэли, мотивируя это тем, что «нынче еще не обедал», – тем не менее собирался специально стрелять мимо, но секунданты составили условия, по которым дуэль должна была продолжаться до ранения или смерти). Наконец, уже много лет спустя Якубович излагал историю своей дуэли с Грибоедовым совершенно иначе, сознательно путая быль с вымыслом, почерпнутым из набора клише романтической литературы: «Мы с Грибоедовым жестоко поссорились – и я вызвал его на дуэль, которая и состоялась. Но, когда Грибоедов, стреляя первый, дал промах, я отложил свой выстрел, сказав, что приду за ним в другое время, когда узнаю, что он будет более дорожить жизнью, нежели теперь. Мы расстались. Ждал с год, следя за Грибоедовым издали, и наконец узнал, что он женился и наслаждается полным счастьем. Теперь, думал я, настала моя очередь послать противнику свой выстрел, который должен быть роковым, так как все знали, что я не делаю промаху. Боясь, что меня не примут или назовут настоящим именем, я оделся черкесом и назвал себя каким-то князем из кунаков Грибоедова. Явившись к нему в дом, велел о себе доложить, зная, что он в это время был дома и занимается в своем кабинете один. Велено меня просить. Я вошел в кабинет, и первым моим делом было замкнуть за собою на ключ дверь и ключ спрятать в карман. Хозяин был чрезвычайно удивлен, но все понял, когда я обратился к нему лицом и он пристально взглянул мне в глаза и когда я ему сказал, что пришел за своим выстрелом. Делать было нечего, мы стали по концам комнаты – и я начал медленно наводить свой пистолет, желая этим помучить и подразнить своего противника, так что он пришел в сильное волнение и просил скорее покончить.

Дуэльные пистолеты. XIX век

Но вдруг я понизил пистолет, раздался выстрел, Грибоедов вскрикнул, и, когда рассеялся дым, я увидел, что попал, куда хотел: я раздробил ему два большие пальца на правой руке, зная, что он страстно любил игру на форте пиано и что лишение этого будет для него ужасно. – Вот вам на память! – воскликнул я, отмыкая дверь и выходя из дому. На выстрел и крик сбежались жена и люди; но я свободно вышел, пользуясь бщим смущением, своим костюмом и лестевшими за поясом кинжалом и пистолетами» (по воспоминаниям Штукенберга). Грибоедов действительно был любителем музицирования, и, вероятно, ранение помешало ему. Это единственная правдивая черта в рассказе, все остальное, конечно же, из пушкинско-белкинского «Выстрела». Слушатель мог знать или не знать о том, что дуэль состоялась в 1818 году, а свадьба Грибоедова – в 1828-м. Неважно: задачей рассказчика была легенда, красивый вымысел, а не сухая правда. Ю.С.