Смольный собор, безусловно, один из супершедевров русского барокко и последний великий храм, возведенный в этом стиле в Европе. 50-е годы XVIII века, скоро в полную силу о себе заявит классицизм, а в далекой России проектируется и строится гигантский монастырский комплекс, блистательный и пышный. Смольный должен был стать апофеозом такой странной типологии, как дворец-монастырь. Согласно легенде, Елизавета задумывала удалиться туда, отойдя от дел, - однако вряд ли. Скорее ей импонировал этот крайне эффектный замысел: строение светское и церковное одновременно, на редкость нарядное, приятно посещать. Началась эта мода с сурового Эскориала под Мадридом (заложен в 1563 году для ФилиппаII), а в XVIII веке мрачность уступила место блеску и породила такие барочные резиденции, как, к примеру, Клостернойбург и Мельк в Австрии. Слияние духовного сияния и телесной перенасыщенности - это католический феномен, объяснимый в Баварии, Австрии, а в России несколько странный, но понятный исходя из духа времени. Эпоха Елизаветы Петровны - время наслаждающегося здравого смысла. С одной стороны, лень и удовольствия, а с другой - все развивается, пусть и по-русски, без напряга, но вполне поступательно. Войны не проигрывают, всех побеждают, пусть и не очень легко, и на все хватает денег. Семилетняя война помешала Смольному нарядиться так, как задумал Растрелли, однако и без отделки само тело архитектуры превосходно.

Растрелли отменно поставил собор, создав еще одну важнейшую для плоского Петербурга доминанту. Силуэт собора притягивает при движении и по Шпалерной улице, и по Суворовскому проспекту, безупречно смотрится с Невы. Для Охты это реальный прекрасный мир (на другом берегу), с корабля (особенно в белую ночь) выглядит как ажурная сказка. И это не бесплотная вертикаль, а пышное вздымание, насыщенно-плотные кружева. Известно, что проект как минимум один раз был кардинально переработан. По желанию Елизаветы Петровны Растрелли внес два генеральных изменения в первоначальный вариант 1748 года (окончательный - 1750), сделал собор пятиглавым (к чему мы еще вернемся) и спроектировал колокольню, прообразом которой послужила колокольня Ивана Великого в Кремле. Она предполагалась гигантской - 140 метров, выше петропавловского шпиля.

Монастырь стал странным сооружением - бесконечно русским, но нельзя сказать чтоб изысканным. Однако вмешалась война - работы приостановились, до небоскреба дело не дошло. Есть и другое объяснение: слабые грунты помешали больше, чем отсутствие денег. Однако финансовые соображения все же сыграли первоочередную роль, а после войны, в 1760-е годы, это было уже ретроградной архитектурой. Поклонница аполлонической классики, Екатерина II монастырь вообще забросила, там поселился институт благородных девиц, и собор завершал в 1830"е Василий Стасов. Оттого Смольный стал парадоксальным сооружением - снаружи избыточность, внутри минимализм: белые стены, искусственный мрамор, был рокайльный стасовский иконостас, он простоял довольно долго, до 1972 года, когда его демонтировали при подготовке выставки "Ленинград сегодня и завтра". Пожалуй, даже хорошо, что колокольню не построили, - она бы загородила собор, закрыла бы его дивный силуэт. Новация Растрелли в силуэте была кардинальной: он построил барочный храм с пятью главами. Поначалу хотел поставить один купол, но Елизавета решила все русифицировать. Известно, что первым по-русски пятикупольным собором Петербурга был не дошедший до нас Спасо-Преображенский (1745), стоявший на месте нынешнего стасовского.

Князь-Владимирский собор на Петроградской стороне - второй в этом ряду, но его решение просто. Смольный неизмеримо тоньше и значительнее. Уже в измененном проекте Растрелли поначалу отставляет боковые главы на некоторое расстояние от центрального купола - свидетельством тому роскошная модель (1750-1756), хранящаяся в музее Академии художеств. (Это, пожалуй, лучшая европейская архитектурная модель XVIII века, недаром она была лицом знаменитой выставки "Триумф барокко", Турин-Монреаль-Вашингтон, 1999-2001.) Но потом Растрелли все уплотнил и сгустил. Возник грандиозный контраст широко раскинутого низа и изящнейших, устремленных в небеса глав.

Почти по-дамски модный контраст галантного века. Результатом стала невиданная в европейской архитектуре композиция, а Растрелли в свою очередь избежал необходимости ломать голову над проблемой купола, которая мало кем решалась успешно. В XVIII веке Фишер фон Эрлах создавал в Вене крайне сложные, хотя и захватывающие дух композиции, Бэр во Фрауэнкирхе в Дрездене с этим практически не справился, а Киавери там же в придворной церкви оттолкнулся от опыта Петербурга и ограничился вознесенным шпилем. Растрелли обыграл именно эту идею: не купол и не приземистое простое, хотя и величественное пятиглавие, но легкий уход в небеса - как бы пять колоколен - и нет просвета, тесно сгруппированы вытянутые оси. Растрелли вообще был большой мастер разрешать сложные задачи: он как никто дифференцировал необозримые массы своих мегадворцов! Примечательно и то, как у Растрелли сочетается незабытое итальянское (он приехал в Россию в шестнадцать лет) и превосходно усвоенное русское. Например, он проектирует открытые лоджии и галереи в монастырских корпусах. Что же, из кельи в келью по морозцу? Сложно поверить, что архитектор не думал об этом, - может, подтрунивал над монашками, а может, генетика сильнее жизненного опыта. Зато цвет он усвоил в России - нигде больше нет такого цветного барокко. Растрелли планирует ослепительное сочетание голубого фона и белых и золотых деталей. Север подсказал: сияние на фоне морозного ясного неба и слияние с ним! Модница Елизавета наверняка оценила: стройнит и фигуру подчеркивает.

Собор этот еще и пример тонкой рокайльности Растрелли, ведь он, собственно, лишь отчасти представитель барокко - по масштабу и пафосу, а по чувству формы уже весь в рококо. Стиль рококо или фаза барокко - это специальный вопрос, но главное их отличие именно в отношении к массе. В рококо она теряет пластическую тяжесть и стремится к эфемерной легкости, проблема материала исчезает как таковая: стена - как бы не конструкция, а колонны - как бы не опоры. Массу не гнут и не жмут, ею играют, все мягче и нежнее. Бернини охватывает своими колоннадами человека, идущего к собору Св. Петра, в рококо же нет подчиняющего насилия. Композиции теряют строй, фигуры мягко оседают, стены податливо изогнуты, прозрачны, орнаментальны. И человеку легко и приятно, он для наслаждения создан. У Растрелли все именно так. Поверхность украшена настолько плотно, что белый декор стен - словно узор на голубом фоне, а фон - как продолжение неба, прозрачное ажурное кружево среди небес. Растрелли насыщает все колоннами, полуколоннами, пилястрами, волютами, карнизами, план затуманивается и превращается в узор. Почти как в допетровском барокко, однако, в отличие от произведений русских мастеров той эпохи, все не просто наложено на стены, но тонко и умно распределено, за всем - система и вкус. А как он разрывает густой карниз над центральным входом, устремляя центральную ось к куполу и статным колокольням! Детали - облака, херувимы, завитки - вылеплены с чувственной католической сочностью и изяществом.

Даже хорошо, что внутри почти нет отделки. У Растрелли (полюбуйтесь моделью) все было бы так роскошно, что стало бы гиперапофеозом насладительной эпохи. Но Бог все видит, потому и попридержал завершение лет на восеьдеся (рекорд для Петербурга): собор освятили лишь в 1835 году, а начали строить в 1748-м! У Стасова не хватило вкуса стилизовать достроенные им передние корпуса под Растрелли, это сделал только Петр Таманский в 1860-е годы, до того они были классическими. Другим храмовым шедевром Растрелли стала Андреевская церковь в Киеве, но там все проще: Владимирский спуск, холм, само место - сказка. Здесь же - на ровном месте - хрупкое в своем изяществе признание в нежных чувствах и в их надмирной устремленности.