Юнкера во время урока верховой езды на плацу Павловского училища. 1903 г.

Один из выпускников, впоследствии офицер Белой армии Юрий Макаров вспоминает Училище в более нежных тонах, чем предшествовавшую ему учебу в кадетском корпусе.

29 августа 1903 года я явился в Павловское Военное Училище, помещавшееся на Большой Спасской улице (ул. Красного Курсанта, 21). Здание было довольно мрачного типа, но внутри поместительное и удобное. Когда я поступил, электричества еще не было, и каждый вечер старый ламповщик бегал с лесенкой по ротам и зажигал большие медные керосиновые лампы. Все семь человек нашего корпуса в шинелях внакидку выстроились по росту перед дежурной комнатой, задрали головы и вытянулись в струнку. К нам вышел пожилой офицер с рыжей бородкой и постаринному с золотой цепочкой по борту сюртука. После мы узнали, что то был батальонный командир, полковник Кареев, гроза юнкеров.

Он окинул нас орлиным взглядом и хриплым басом пролаял: "Ярославский корпус. Вы приняты в Павловское Военное Училище... лучшее училище и держите его знамя высоко. Вы уже не мальчики, а юнкера, нижние чины, скоро присягу будете принимать, понимаете?" <…> Мы двое самых высоких попали в "роту Его Величества", что означало, что на погонах будем носить царские вензеля. В цейхгаузе получили обмундирование каждого дня, то есть белую полотняную рубашку с погонами, кожаные пояса с бляхами, сапоги с рыжими голенищами и черные штаны навыпуск. Эти рубашки и черные штаны нам в Училище полагалось носить всегда, в роте, утром в классах во время лекций. Мундиры и высокие сапоги надевались только в отпуск и на строевые занятия. Выйдя из цейхгауза юнкерами, мы поняли, что жизнь наша переменилась к лучшему. Нас приятно удивила свобода передвижения. В противоположность корпусу, где каждый должен был сидеть в своей роте, юнкера могли свободно расхаживать по Училищу, пойти в другую роту,в читальню, в чайную. Исчезло обращение "на ты" и куда-то скрылись офицеры. Вместо дежурного воспитателя, у которого в корпусе вы всегда были на глазах, в Училище был один дежурный офицер, который сидел в нижнем этаже у себя в дежурной и обходил роты дважды в сутки, утром во время вставанья и раз ночью. Остальное время над нами наблюдали свои же юнкера старшего курса: фельдфебель, шкурный по роте, и "козерожий папаша" (юнкера младшего курса носили нелепую кличку "козерогов").

Цуканье

В кавалерийских училищах, особенно в Николаевском, существовало "цуканье", то есть совершенно незаконная власть юнкеров старшего курса над младшими. Там "офицер" над "молодым" мог безнаказанно проделывать всякие штуки, нередко переходившие в издевательство. Он мог приказать ему обежать десять раз кругом зала, дать двадцать приседаний или пятьдесят поворотов. И если "молодой" дорожил своим положением в Училище, ему приходилось все это с веселой улыбкой выполнять. В умном Павловском Училище ничего такого не водилось. Отношения были строго уставные. "Козерожий папаша" мог сделать замечание и доложить об этом вашему курсовому офицеру. Но выговоры делались в корректной форме. Училищная администрация делилась на две не зависимые друг от друга части: учебную и строевую. Весь преподавательский персонал был "вольнонаемный" - офицеры генштаба, окончившие академию артиллеристы, военные инженеры и профессора университета. За лекции Училище платило хорошо и потому лекторов имело первоклассных. Отлично преподавал механику генерал Сухинский, артиллерию - полковник Дурново, тактику и военную историю - полковники Николаев и Новицкий, а топографию - подполковник Иностранцев. Одним из блестящих преподавателей по русской литературе был приват-доцент университета Тарле. На его лекции, хотя это было и запрещено, тайком пробирались юнкера из других классов.

Павловское училище сейчас занимает Академия имени Можайского

Часть строевая была организована проще простого. Училище представляло собою батальон, с батальонным командиром и адъютантом и четырьмя ротными командирами. У каждого ротного под начальством было два младших офицера.

В зубрилке и на плацу

Распорядок дня был такой. Вставали не в шесть часов, как в корпусе, а в семь, и не по барабану или горнисту, а по команде дежурного. Двадцать минут давалось на одеванье и мытье, затем роту выстраивал фельдфебель, пелась короткая молитва, строем шли вниз пить чай. Из столовой уже поодиночке заходили в роту за книгами и поднимались в третий этаж, где помещались классы. В восемь часов десять минут приходили преподаватели и начинались лекции. По каждому предмету полагалось прочесть известное число лекций, их нужно было сдавать курс тому же преподавателю на "репетициях". Репетиции производились в тех же классах, по понедельникам и средам, начинались в шесть часов и затягивались нередко до одиннадцати вечера. В противоположность корпусным урокам, где можно было "проскочить", в Училище спрашивали всех по списку и в течение десяти минут прощупывали каждого до костей. Утренние лекции кончались в полдень, и все строем шли завтракать. Кормили в Училище хорошо, просто, но вкусно. Из юнкеров старшего курса каждый день один назначался "дежурным по кухне", и на его обязанности было следить, чтобы вся провизия, которая полагалась по раскладке, была бы надлежащим образом использована.

От двух до четырех занимались строевыми занятиями, гимнастикой, фехтованием и уставами. Производились занятия или в огромном манеже, помещавшемся через улицу (он сохранился до сих пор. - Ред.), или на большом училищном плацу.

На плацу, памятуя заветы гроссмейстера плац-парадной науки императора Павла, с одушевлением занимались тихим шагом, так чтобы ступня ноги, идя все время параллельно земле, выносилась на аршин вперед, молодецкой стойкой и лихими ружейными приемами. В этих последних юнкера достигали ловкости и чистоты, часто практикуясь в роте перед зеркалом, в свободное время и не будучи никем к тому понуждаемы.

Юрий Макаров

Можно было жаловаться

Училище было хорошо тем, что за нами, первый раз после семи лет жизни в корпусе, признавали права. На несправедливости и грубости можно было жаловаться. Помню раз, уже на старшем курсе, на уроке верховой езды, идя в смене первым номером, я нарочно пошел полной рысью, заставляя всю смену скакать за мной галопом. Наш инструктор, лихой штабс-ротмистр Гудима, несколько раз мне кричал: "Первый номер, короче повод!", наконец, потеряв терпение, огрел меня бичом по ноге и выругался непечатно. На удар бичом нельзя было обидеться. Тот, кто гоняет смену, всегда мог сказать, что хотел ударить по лошади, но на ругань я обозлился и принес официальную жалобу командиру. В итоге за шалости на уроке верховой езды меня посадили на двое суток, но на следующем уроке, в присутствии всех, Гудима передо мной извинился.

Перед зеркалом

В отпуск отпускали по праздникам, по средам и субботам. Процедура увольнения была сложная и довольно страшная. Рядом с главной лестницей, на площадке перед дежурной комнатой было вделано в стену огромное зеркало, больше человеческого роста. Дежурный по Училищу офицер отпускал юнкеров в два, в четыре и в шесть. К этому часу со всех четырех рот на площадку перед зеркалом собирались группы юнкеров, одетых и вычищенных так, что лучше нельзя. Все, что было на юнкере медного: герб на шапке, бляха на поясе, вензеля на погонах, пуговицы, - все было начищено толченым кирпичом и блестело ослепительно. На шинели ни пушинки, и все скидки расправлены и уложены. Перчатки белее снега. Сапоги сияли. Башлык, если дело было зимою, сзади не торчал колом, а плотно прилегал к спине, спереди же лежал крест-накрест, правая лопасть сверху вылезала из-под пояса ровнехонько на два пальца. В таком великолепии юнкера оглядывали друг друга, всегда еще находя что-нибудь выправить. Наконец, били часы, и из дежурной комнаты раздавался голос офицера: "Являться!"

Юнкера Павловского училища в портретном зале. 1907 г.

Остановившись в двух шагах от офицера, юнкер со щелком приставлял ногу. Одновременно взлетала его правая рука в перчатке, и не как-нибудь, а в одной плоскости с плечом, таким образом, что никому близко справа стоять не рекомендовалось. Непосредственно за щелчком ноги и взмахом руки нужно было громко, отчетливо произнести: "Господин капитан, позвольте билет юнкеру такой-то роты, уволенному в город до поздних часов". На это мог последовать ответ в разных вариантах. Чаще всего на младшем курсе: "К зеркалу!" Это означало, что острый глаз начальства подметил какую-то крохотную неисправность в одежде и явку нужно начинать сначала. Нужно было еще раз повертеться перед зеркалом, спросить совета товарищей и снова стать в хвост. Могли сказать: "Явитесь в следующую явку!" Это означало более серьезную неисправность, вроде пришитой вверх ногами пуговицы с орлом. Тогда всю музыку нужно было начинать через два часа.

Говорилось и так: "Не умеете являться. Вернитесь в роту и разденьтесь!" Это означало, кроме пролетевшего отпуска, всякие неприятности - доклад курсовому офицеру, практика в отдании чести, в явках, в рапортах и т. п. Фраза, которую юнкер надеялся услышать, состояла из двух слов: "Берите билет". Услышав это, юнкер неуверенными пальцами, в перчатках это было особенно неудобно, отыскивал в деревянном ящике свой картонный отпускной билет, по слову "ступайте" делал лихой поворот направо и покидал дежурную комнату через боковую дверь, выходившую прямо на главную лестницу.

В увольнении

Случались неприятные казусы и за дверями Училища. На обыкновенно пустынной Большой Спасской в отпускные дни в ожидании седоков стояла длинная вереница извозчиков. Была суббота, накрапывал дождь. Благополучно пройдя все препятствия, с билетом за обшлагом, я выскочил из подъезда, сел на извозчика с поднятым верхом, возница застегнул фартук, мы трону лись. Еду по широкой пустой улице и краем глаза вижу, что навстречу мне в полуоткрытом экипаже едет батальонный командир. Я мог сделать две вещи: податься корпусом вперед и отдать честь по всей форме, но с риском, что мою честь не заметят и не примут. Или откинуться назад под защиту поднятого верха и сделать вид, что извозчик едет пустой.

Я выбрал второе и жестоко попался. Извозчик был остановлен, я оттуда извлечен, и этот отпуск и несколько последующих мне пришлось провести в Училище. Пьянства в стенах Училища не было, но из чистого мальчишества в отпуску некоторые выпивали. Когда они с легкой мухой возвращались, нужно было пройти прямехонько как стрела и рапорт выговорить чисто. До того чтобы подходить ближе и нюхать, пахнет вином или нет, ни один офицер не унижался. Оценивалась свобода движений юнкера и речь. Если и то и другое оказывалось нормальным, хотя и подозревалось, что юноша выпил, тогда все в порядке. Если же нет, то беда. Юнкер попадал в третий разряд по поведению, что означало выпуск в полк в звании не офицерском, а нижнего чина. Таким образом, преследовалось не столько употребление вина, сколько злоупотребление им.

Спортивные занятия на плацу