ак научиться переводить поэзию? В университетской аудитории? На курсах языка? Работая со словарями? Проблема в том, что стихи надо переводить стихами, и желательно конгениально. Соблюдать не только размер, характер рифм, стилистику, но и дух подлинника. Но можно ли научить быть равным Верлену или Гейне? В советское время при Союзе писателей существовали переводческие семинары. Ими руководили, как правило, самые уважаемые и опытные мастера, члены переводческих секций Союза. Теоретически на такие занятия могли записаться все желающие, фактически же руководители семинаров отбирали учеников сами. Важны были рекомендации, но решающим оказывалось первое обсуждение переводов претендента. Процедура не изменилась до сих пор: незадолго до собрания один из «семинаристов» раздает оригиналы и свои переводы коллегам, на встрече его работу критикуют, хвалят, бракуют, автор мотает на ус и продолжает шлифовать текст. Другого пути нет.
Эльга Линецкая. Начало 1970-х годов |
В начале 1950-х семинар романской поэзии при Союзе писателей возглавила Эльга Львовна Линецкая (1909–1997). Она вернулась в Ленинград незадолго до этого. В 1933-м группа ее друзей, собиравшаяся в квартире на улице Чайковского, была арестована по сфабрикованному контрреволюционному делу. Срок Линецкая получила условно, но провела почти десять лет в ссылке вместе с мужем. За эти годы накопилась кипа
переводов – Паскаль, Ларошфуко, французские сказки, но опубликованы из них были лишь два. В дальнейшем судьба смилостивится: почти все переведенное Эльгой Львовной – французские моралисты, Расин и Шекспир, Боккаччо и Пиранделло, Шатобриан и Мопассан, Джером К. Джером и Фолкнер – будет издано при ее жизни. Славу учителя составят и переводы ее учеников: Леонида Цывьяна, Геннадия Шмакова, Майи Квятковской, Елены Баевской. В сборнике, подготовленном к девяностолетию Линецкой, они вспоминали семинар как чуть ли не лучшее, что было в ленинградской жизни 1960–1980-х годов.
«Разговор то и дело соскальзывал с французско-испанско-итальянского контекста на вполне современный, – вспоминает литературовед Константин Азадовский. – Читались, цитировались, обсуждались стихи поэтов, стремительно ворвавшихся тогда в жизнь нашего поколения. Чаще всего спорили о Мандельштаме. В Эльге Львовне ясность ума, ироничность и рассудительность обаятельным образом сочетались с открытостью, мягкостью, готовностью помочь и самоотверженностью. Заседания часто переносились из Дома писателей в неофициально-интимную обстановку – в большую комнату на улице Чайковского.
|
|
Там за чаем разговор продолжался в полный голос. Читали вслух то, что нежелательно было обсуждать в писательских стенах, имевших глаза и уши. Именно там я услышал однажды “Четвертую прозу” (книга Осипа Мандельштама. – Прим. ред.), в одном из первых, доставленных из Москвы списков». «Дом на Чайковского остался для меня царством поэзии, – признается другой ученик, Александр Кургатников. – Стихи, казалось, звучали со всех сторон странно-полуовальной комнаты (советское “барокко” – результат бывших уплотнений).
Стихи известные и стихи всеми забытые. <…> Имена, лес похвал, общественный фавор значения для Эльги Львовны не имели. “Одними глазами” она
читала и “выдающееся издание”, и рукопись. Прочтя машинопись моих рассказов, она сама мне позвонила, а когда я принес так называемый престижный журнал с публикацией, лишь повела бровями: “Подумаешь, сделали одолжение”». «Ее уроки врезались в память, – вспоминает Александра Косс. – Разбирается перевод одного стихотворения: работа по любви, ни заказа, ни предшественников, текст труднейший – в доступных словарях многого нет, синтаксические структуры не поддаются толкованию на уровне учебных норм, авторская стилистика крайне своеобразна… Неудивительно, что подлинник был прочитан с ошибками и перевод изобиловал сдвигами – и смысловыми, и стилистическими. Но в нем ощущалось дарование, текст был жизнеспособен. На занятии подлинник и перевод были разобраны, сверены, раскрылось своеобразие поэтики, прояснился смысл, обнаружились аналоги в русской поэзии. Все замечания были с благодарностью приняты. На следующем занятии неожиданно представлен перевод того же стихотворения, сделанный другим “семинаристом”, присутствовавшим при разборе. Без смысловых ошибок и стилистических сдвигов. Но – странное дело! Не было в нем и поэтической яркости, радовавшей в его предшественнике. <…> Эльга Львовна сразу же поставила диагноз: перевод не выстрадан, он вымучен. По чужим разработкам и чужим неудачам; даже не вызов, не попытка опровержения. Идти по лыжне, проложенной другим, – можно, претендовать, что она проложена тобой, – нельзя. Причиной творческой неудачи оказалась этическая».
На одном из занятий. Слева от Эльги Линецкой Владимир Васильев, справа – Инна Чежегова. 1960-е годы
Эльга Львовна вела занятия почти четыре десятилетия, в ее доме литература и жизнь существовали как неразделимое целое. По признанию учеников мастера, атмосфера «цехового братства» 1960–1980-х до сих пор отзывается в их жизни и профессиональной деятельности. А. П.
|
|
|
|
 |
Личный опыт
Михаил Яснов
поэт, руководитель переводческого семинара при Французском институте – об образце для подражания
|
От Дома писателей на Шпалерной (тогда улице Воинова), где проходили семинары, до дома Эльги Львовны на улице Чайковского идти медленным шагом около тридцати минут. После занятий, которые порой затягивались на три-четыре часа, почетный ритуал проводов соблюдался неукоснительно. Мы выходили на Литейный, но никогда не шли ни по Шпалерной, ни по соседней Захарьевской, мимо Большого дома, – только по Чайковского или Фурштатской. Эльга Львовна любила город и умела видеть его красоту. В Тенишевской гимназии, где она училась в начале 1920-х, преподавал Николай Анциферов, автор знаменитой книги «Душа Петербурга». Преподавал он древнюю историю, но часто вместо уроков водил своих учеников на экскурсии и, видно, привил им любовь к городской – петербургской культуре, к тому уникальному единству русскости и западничества, которое стало основой главного дела Эльги Львовны – искусства перевода. Портрет Анциферова всегда стоял у нее на столе. Я попал на ее семинар в конце 1970-х. Моим пропуском оказались рекомендации Глеба Семенова и Ефима Эткинда, слов этих доверенных людей оказалось ей достаточно.
Начинались наши занятия с поэтической разминки: Эльга Львовна читала наизусть стихи и просила назвать автора.Как она сердилась, если мы не узнавали строк Гумилева, Ахматовой или Ходасевича, а ведь в начале 1980-х годов их почти не издавали. При обсуждениях отличалась жесткими и суровыми оценками, часто можно было услышать безжалостное «В корзину!». Но также была очень доброжелательна к находкам. В ее доме у каждого из нас было свое место. В комнате ничего не менялось десятилетиями: как стояли у стен полки с книгами, диван и торшер у стола, так и стоят до сих пор. Эта незыблемость быта ассоциируется у меня с незыблемостью культуры, традиции.
Возможно, фасад дома, где жила Эльга Линецкая, украсит когда-нибудь мемориальная доска
|
