Гроссмейстер Ефим Боголюбов ведет сеанс одновременной игры в Шахматном собрании. 1925 год
бщественным зданием дом стал еще в 1860-е годы, когда наследники князя Голицына были вынуждены продать фамильное гнездо из-за долгов родителей. На роскошный особняк с анфиладой гостиных, фонтаном в зимнем саду, «ренессансной» лестницей, зеркальной столовой и бальным залом «положило глаз» Купеческое общество, созданное после отмены крепостного права в 1861 году. Купеческие клубы существовали в Петербурге и раньше, знаменитый Английский клуб, немецкий Шустер-клуб, Коммерческий клуб – все это были общества «золотых мешков», иностранных и отечественных богатеев, представителей первых гильдий купеческого сословия. На собраниях, куря сигары, они обсуждали «госзаймы, курсы, тарифы», по праздникам устраивали роскошные обеды, вывозили подрастающих дочек на сословные балы. Инициаторами создания клуба для среднего слоя торговцев выступили гостинодворцы, многие из которых сами происходили из крепостных. Их главной целью было «взаимное вспоможение», в клуб принимали даже приказчиков, готовых внести небольшую сумму денег. Новый клуб действовал по образцу зажиточных коллег: завел любительскую драматическую труппу, приглашал оркестры и знаменитых дирижеров. Лучшие профессора Петербургского университета читали для тянущихся к образованию лекции по химии, истории, физике, географии. Читальня выписывала все журналы, выходившие тогда в Москве и Петербурге. «Путем этого клуба, – писал издатель Николай Лейкин, – совершался какой-то нравственный подъем. Сидевшие
до этого времени в полупотемках люди среднего торгового класса стали искать просветления».
|
|
Но не стоит идеализировать купеческий досуг. Актер Владимир Тихонов писал, что «с большим удовольствием готов был выступать перед бесхитростными провинциалами, чем перед жалким сбродом измотавшейся дряни и продажных женщин, которые наполняют бывший палаццо князя Голицына (Приказчичий клуб)». Лекции по истории не отменяли азартных партий в карты, в бильярд и в рулетку. Специально для игровых столов от бального зала (нынешний зрительный) была отгорожена отдельная комната. Там были замечены и Федор Достоевский, живший на Владимирском напротив, и Николай Некрасов, снимавший квартиру за углом – на Поварском и Колокольной.
Память места оказалась чрезвычайно сильна. В 1922 году, уже после того как революция упразднила клуб, а потом перестал существовать и Открытый театр, квартировавший на его месте с 1918 года, в здание снова вернулись игроки.
Сдаются карты в сотни рук,
Спешите в доску проиграться!
Бюро растратческих наук:
Проспект Владимирский, 12.
Стишок из сатирического листка «Пушка» 1926 года свидетельствует, что у народа адрес ассоциировался прежде всего с картежниками, а не с Шахматным собранием, которое также поселилось в этом здании. А в архиве, наоборот, обнаружилась масса фотографий шахматистов и ни одного кадра с рулеткой. Азартные игры, легализованные нэпом, имели вкус ранее запретного удовольствия – все общество буквально «подсело» на них. Игорный клуб ломился от публики, слухи о сумасшедших выигрышах, растратах и милицейских облавах волнами расходились по городу. В 1928-м власти вновь закрыли игорные заведения. Позже здание перестроили для театра: из зимнего сада сделали фойе, оборудовали сцену с высокими колосниками, в зрительном зале появились ложи и балкон. В 1945 году сюда въехал Новый театр, которому в 1953-м присвоили имя Ленсовета. А. П.
Классицистский бело-желтый фасад здания выдает его благородное происхождение
|
|
|
|
|
 |
Свидетель
Василий Шульгин
эмигрант и монархист, в 1926 году тайно посетил Ленинград и описал свои наблюдения в книге «Три столицы»
|
– Желаете на закуску дня посмотреть нечто интересное?
Как вы думаете, какое учреждение в «республике рабочих и крестьян» не закрывается ни днем, ни ночью?
Подумав, я сказал: «Государственный кинематограф».
– Нет, не угадали.
– Ну, так библиотека, родильный приют, Агитпросвет…
Пройдя несколько улиц, мы попали на бывший Владимирский проспект. Вошли в освещенный подъезд, где обширная вешалка ломилась от платья. Поднялись по торжественной лестнице, взяли какие-то билеты и вошли в залу. Посередине ее журчал фонтан, ниспадая на какие-то ноздревато-тошнительные камни, как почему-то бывает у таких фонтанов. Кругом стояли столики. Напротив была стена с огромными окнами, через которые виднелась другая освещенная зала, концертный зал. На эстраду взошел солидный человек, впрочем, хорошо одетый, который не мог быть ничем иным, как баритоном. Действительно, он массивным голосом стал «просить позволения»: «Позвольте, позвольте!..» И полился пролог из «Паяцев», нестерпимо надоевший и все же ужасно красивый. Но мы предоставили ему изъясняться с публикой о страданиях салтимбанков и прошли в другую залу, дверь в которую виднелась налево. И там я увидел нечто, пожалуй, более интересное, чем творение Леонкавалло. Отвратительный, мутный дым стоял в этой зале. От него тускнел яркий свет электричества. И физическая, и психическая атмосфера комнаты была нестерпима. Вокруг столов, их было штук десять, больших и малых, сидели люди с характерными выражениями… <…>
– Это то учреждение, которое в пролетарской республике не закрывается ни днем, ни ночью.
– Как? Никогда? Даже для уборки?
– Никогда. Республика не может терять золотого времени. В четыре часа утра, в двенадцать дня, в шесть вечера – здесь те же морды и тот же воздух. <…>
Так вот, значит, каков социалистический рай! Мужские и женские лица, старые и молодые, сливались в одну скверную харю, нечто вроде химеры с лицом скотски отупевшим. Публика была разная. Были хорошо одетые, но большинство мятых и грязных, очевидно, небогатых. Не с жиру пришли сюда эти люди, их притянула страсть, неумолимая, севшая на них верхом, как ведьма на Хому Брута.
– Кто же содержит этот притон? Неужели государство?
– Почти что. Номинально какое-то общество, но львиная часть доходов идет на народное просвещение…
Я не мог тут долго выдержать. Моя строгая фигура, в девственно-синей толстовке, была живым укором этому ужасному падению коммунизма. Мы вышли в соседнюю залу и у журчащего фонтана слушали баритонов и теноров, видели пляшущих барышень, воображавших себя балеринами, пили чай с пирожными и философствовали.
|
