Владимир Боровиковский. Екатерина II на прогулке в Царскосельском парке
бъясняя жанр повествования, автор в предисловии ко второму изданию (1930) игриво писал: «…Каждая литературная эпоха имеет свою физиономию, и, силясь передать существо оной с верностью, я счел приличным разбросать кое-где цветы словесности, излюбленные писателями того времени». Екатерининская эпоха звучала для него строфами Державина, эпиграммами энциклопедистов, афоризмами на французском языке. Главной героиней и музой была сама императрица. «Веселые музы, так любившие в XVIII веке придворную жизнь за блеск фейерверков, роскошь
маскарадов и тонкую лесть красноречивых комплиментов, привлеченные “великолепием чертогов позлащенных”, немедля поселились “в приятных сих местах”, воспетых автором “Душеньки” (стихотворение Державина о Екатерине II. – Прим. ред.). Нежнейшая из муз, покровительница лирики, обернулась здесь Пленирою. С ней бродит старик Державин “между столпов и зданиев Фемиды”, катается на лодке “при гласе лебедей” и упивается “воздыханием роз”. А сама “Фемида” по утрам в заново отделанных Камероном апартаментах дает аудиенции, обсуждает дела государственные и дела амурные. В восемь часов толстая старуха в белом гродетуровом шлафроке и батистовом чепце, надетом слегка набекрень, выплывает из опочивальни в серебряный кабинет. На маркетированном бобике дымится чашка крепчайшего кофе, на подносе лежат письма с сургучными печатями, лупа. Узкие зеркальные панно отражают пухлое помятое лицо, с гусиными лапками у глаз. Монархиня зевает, голубые очи увлажняются слезой. Не спала всю ночь – отчасти потому, что скорбела, отчасти потому, что утешалась. Вчера – ах! – в бозе почила Земира, любимая левретка царицы… До рассвета изливала огорченная государыня державную свою скорбь на груди Ланского. Кто же утешит, как не он? “От зари до зари… Спасибо Ланскому, разуважил…”
У дверей – Перекусихина, с полупочтительной улыбкой, с ямочками на ярко нарумяненных толстых щечках, похожих на зад младенца, запачканный брусничным вареньем.
|
|
“Машенька, – вздыхает Екатерина Алексеевна, – подай очки. Ох, не люблю их, да делать нечего: в долговременной службе государству притупили мы зрение…” Пауза. Шелестят письма, государыня пробегает ажурные строки мадам Жоффрен, рассуждения Гримма, рапорт Рефенштейна.
Камер-лакей приносит пакет от французского посланника графа де Сегюра, коему заказана эпитафия на могилу незабвенной Земиры. Екатерина вскрывает конверт, развертывает послание, слезы снова заволакивают лазурные очи.
Ici repose Zemire, et les graces en deuil
Doivent jetter des fleurs sur son cerceuil.
(Здесь покоится Земира, и грации в скорби должны забросать ее могилу цветами. – Прим. ред.)
– Машенька, послушай как хорошо:
Quand on aime, on craint tant!
Zemire aimait tant celle
Que tout le monde aime comme elle!..
(Когда мы любим, мы так боимся! Земира так любила ту, что весь мир любит, как она. – Прим. ред.)
– Ваше величество, как тут много ума и остроты, любезности и правды!
– Ах, Машенька, велико удовольствие честным душам видеть добродетель и заслуги, общими похвалами достойно венчаемые. Я прикажу вырезать эту надпись на мраморной плите. Передай стихи генералу Бецкому, скажи, чтобы распорядился…
В двенадцать часов государыня выходит на зеркальную площадку, садится на зеленый сафьяновый диван. Розы висячего сада струят густые,
мягкие свои ароматы, зефир шевелит их лепестки… Как снег, сияют на фоне безоблачной лазури ионические колонны галереи. Внизу вдалеке
– безмятежная гладь тихого озера…
Держа шляпу под мышкой, опираясь на трость с набалдашником – золотой луковицей, подымается по склону пандуса юный генерал-поручик
Ланской, свежий после купанья, как цветок, умытый росой. “Александр Дмитриевич, господин Гримм пишет мне, что он в восторге от посланного Вами нашего портрета. Vous etes un grand silhouetteur! (Вы великий мастер вырезать силуэты. – Прим. ред.) Он сравнивает Вас с самим Сидо. Кстати: нам угодно, чтобы с сего силуэта чеканилось изображение наше на серебряных рублях. Примите меры”.
Ланской подает руку, и, тяжело опираясь на эту сильную твердую руку, Екатерина спускается в парк. Они идут к пруду, туда, где нагромождены ящики, недавно полученные из Афин. Рабочие вынимают из стружек драгоценные паросские мраморы. За работой надзирает неуклюжий, лобастый человек с широким носом и оттопыренными ушами – сам знаменитый Кваренги, прозванный мужичками “вареньем” за сладость речи.
“Тысячи две лет тому назад современники Перикла и Алкивиада любовались сими барельефами, не чая, что судьба перебросит античный мрамор из Афин в северный сад Фелицы”, – восклицает Ланской…»
Зубовский корпус дворца – напоминание о последнем любовнике Екатерины, графе Платоне Зубове
|
|
|
|
|
 |
Избранник
Александр Дмитриевич Ланской
(1758–1784)
|
Не первый и не последний в ряду любовников Екатерины, Ланской таинственно появился в ее жизни и столь же таинственно исчез. Вокруг любвеобильной императрицы всегда буквально роились претенденты, искавшие ее благосклонности, ведь такая связь могла решительным образом повлиять на судьбу целого рода. Конногвардейца Ланского Екатерина встретила при дворе совершенно случайно и сразу им заинтересовалась – разница в двадцать девять лет едва ли могла ее смутить. «Сашеньку» она возвысила, одарила и, возможно, погубила. По одной версии, Ланской не выдержал слишком интенсивной страсти царицы, по другой – отравился афродизиаком или был отравлен теми, кто пожелал занять его место. Впрочем, сознавая опасность своего положения, Ланской старался держаться в стороне от интриг, никому не оказывал протекции, вообще вел себя осторожно. Не помогло. Официально смерть наступила «вследствие горячки и жабы»: молодой человек (ему только исполнилось двадцать шесть) сгорел за пять дней. Екатерина, кажется, была с ним по-настоящему счастлива и тяжело переживала утрату. А для Софии Ланской стал чем-то вроде genius loci: здесь сохранился его дом, выстроенный по проекту Камерона, здесь и место его вечного упокоения – Казанская церковь, вокруг которой сложилось городское кладбище. Екатерина же повелела поставить памятник безвременно ушедшему любовнику в парке, неподалеку от дворца. Это типичная для пейзажного парка псевдоформа, то, что древние греки называли кенотафом (ложной гробницей, призванной сбить с толку возможных мародеров), ведь в урне, что венчает постамент, праха нет. Интересно, что через своего дальнего родственника Петра Петровича, взявшего в жены овдовевшую Наталью Пушкину, Александр Дмитриевич смог породниться с другим царскосельским гением.
Памятник Ланскому на фоне Вечернего зала
|
