Выступление митрополита Вениамина на судебном процессе по изъятию церковных ценностей июнь 1922 г.

Дочь известного религиозного философа А. А. Мейера Лидия Александровна Дмитриева (1901–1995) в 1920–1922 годах училась в Богословском институте, где преподавали лучшие силы закрытой в октябре 1917 года Духовной академии. Рекомендацию к поступлению ей дал Лев Карсавин. В 1924 году Лидия Дмитриева поселилась в монашеском общежитии, которое основал в одной из квартир дома №8 по Конной улице ее духовник иеромонах Гурий (Егоров).

Осенью 1919 года я поступила в Петроградский университет, а с мая 1920 года начала учиться в только что открытом Богословском институте. Он располагался на территории еще не упраздненного тогда подворья Троице-Сергиева монастыря на Фонтанке напротив Аничкова дворца (ныне это здание занимает Библиотека им. Маяковского. – Ред.). Занимались мы вечерами четыре раза в неделю без каникул. Посещение лекций было свободным, никакой канцелярии не велось, «обслуживающего персонала» не наблюдалось. Только монах отец Макарий (также слушатель Богословского института и староста от учащихся) топил нам печки.

Мы слушали лекции с величайшим восторгом, но было чувство, что счастью нашему скоро придет конец. Так оно и вышло. В 1922 году институт закрыли, а его ректора, настоятеля Казанского собора протоиерея Николая Чукова, арестовали. На процессе над духовенством и церковными деятелями в 1922 году его приговорили к расстрелу, который затем заменили ссылкой в Сибирь. Я хорошо помню этот процесс, поскольку благодаря одному из знакомых адвокатов имела возможность присутствовать в Большом зале Филармонии, где проходил суд. Подсудимых – 105 человек – привозили на заседание к 9 часам утра на грузовых машинах, за которыми от самой тюрьмы шел народ. Стоявшие на машине священники благословляли людей. Особенно мне запомнился архимандрит Сергий (Шейн), настоятель Троице-Сергиева подворья, своим высоким ростом и благообразным видом напоминавший ветхозаветного пророка.

Митрополита Вениамина привозили в закрытой машине. Подсудимые, вынужденные отвечать на самые глупые вопросы, стояли в зрительном зале внизу перед сценой, а те, что судили, расположились за столом на сцене. Митрополит Вениамин стоял на допросе несколько дней, а его конвойных несколько раз меняли, потому что они падали в обморок. Защитником на процессе выступал Гуре вич – лучший и известнейший адвокат Петрограда. Его заключительная речь была настолько убедительна, что все обвинения казались нелепыми. Но его аргументы не производили ни малейшего впечатления на судей. К расстрелу были приговорены десять человек, затем шестеро отправлены в лагеря. Я потом долго не могла ходить на концерты в Филармонию.

Еще обучаясь в Богословском институте, мы как то поехали на одно из женских монастырских подворий, и его игуменья обрисовала нам прекрасный путь монашества. Я стояла перед ней, и всё сказанное восприняла как обращение лично ко мне. В 1924 году я решила поступить в послушницы Вохоновского монастыря, но мама, не разделявшая мое «увлечение попами», не дала согласия. Тогда я поселилась в монашеском общежитии на Конной улице. Его обитатели, хотя и не были в постриге, жили по монастырскому уставу. Для того чтобы как то существовать, некоторые стегали на заказ ватные одеяла, двое работали сестрами милосердия в больнице. Я давала частные уроки и приносила в квартиру на шестой этаж дрова. Дел у каждого было много, но жили мы дружно, хотя и скудно. В нашем общежитии была фисгармония, и в свободное время я занималась изучением духовной музыки: в то время мы с друзьями певчими, многие из которых жили в общежитии, ежедневно пели в Федоровской церкви.

Когда из ссылки вернулся отец Гурий, у которого в нашем общежитии была комната, он был назначен настоятелем в киновии Александро Невской лавры и благословил меня быть там регентом, освободив по состоянию здоровья от заготовки дров и поста. Все силы я отдавала хору, спевкам и обучению новых певчих. Восемь лет жизни в общежитии оборвались в один день. 17 февраля 1932 года власти, кажется, решили убрать из Ленинграда всех людей, так или иначе связанных с церковью. Этой ночью с ордерами на арест пришли и к нам. Меня не оказалось дома, и вместо меня забрали девушку, которая снимала в нашей квартире комнату. И она, бедная, поехала в ссылку и через три года там умерла. Я навещала наших девушек в Кеми, где они работали на постройке Беломорканала. Потом их всех сослали в Казахстан, и в Ленинград не вернулся никто. (На Соловках с 1928 года в лагере находился и мой отец.) В эти годы пострадали очень многие священники, но, хотя кругом шли аресты, боязни я не испытывала. Я продолжала регентовать в храме киновии вплоть до его закрытия в августе 1950 года.