В «Доме с башнями» причудливо сплелись черты английского замка и итальянского палаццо

Площадь Льва Толстого получила свое название от улицы, а та, в свою очередь, стала еще одним примером курьезной практики переименований "от противного", имевшей место в 1920-е. Именно тогда Французская набережная получила имя Кутузова, а Архиерейская улица - имя преданного архиереями анафеме писателя, биография которого никак с этим районом не связана. На площади своего имени он никогда не бывал и уж тем более не жил. Жить ему было бы просто негде: площадь со всеми ее домами появилась уже после смерти писателя. Она вполне могла бы носить имя кого-нибудь из архитекторов - тех, кто ее планировал, застраивал и жил где-то неподалеку.Так получилось, что многие строители нашего города первой половины XX века в разное время проживали в этих краях, нередко в домах собственной постройки. Это относится прежде всего к архитектору Андрею Белогруду - свой дом он построил на участке Большой, 102. Архитектор Степан Кричинский сначала снимал квартиру на площади (Каменноостровский, 38), потом переехал в только что возведенный по его проекту дом Бухарского эмира (Каменноостровский, 44б). А еще на площади жили малоизвестный архитектор Андрей Нидермейер, автор дома 100 по Большому, и Александр Лишневский, до и после революции успешно строивший жилые дома по всему городу. Представителю следующего поколения зодчих, Евгению Левинсону, автору Дома мод, ДК имени Ленсовета и соседнего дома 40, квартиру дала уже советская власть - дальше по проспекту, опять-таки в доме, который он сам спроектировал (Каменноостровский, 55).

Андрей Белогруд

В годы строительного бума на Петроградской желание зодчих жить поближе к реальным или потенциальным стройплощадкам вполне понятно. Но, кроме того, многие из них до революции совмещали профессии архитекторов, застройщиков и домовладельцев. Даже малоизвестные тогда и совершенно забытые ныне какие-нибудь гражданские инженеры, возглавлявшие строительные фирмы и оказавшиеся успешными бизнесменами, могли владеть несколькими домами в престижных районах города - ситуация, согласимся, в наши дни немыслимая. Наиболее успешные могли уже не думать о превратностях творческой карьеры. Занимаясь в основном менеджментом, они нанимали для собственно проектной работы своих молодых, еще не столь процветающих коллег. Так, Константин Марков дал возможность Владимиру Щуко построить два дома на Каменноостровском (63 и 65), по сути открывших краткую эпоху предреволюционного неоклассицизма, а основные застройщики последнего участка Большого проспекта - архитекторы Евгений Гонцкевич и Карл Розенштейн - поручили составить новые проекты фасадов уже начатых ими домов молодому Белогруду, не побоявшись волокиты с высочайшим переутверждением проектов. И правильно сделали. Начинающий архитектор получил возможность возвести три замечательных дома (75, 77 и 102), которыми его вклад в мировую архитектуру и ограничился. Петербург же обрел несколько эффектных видов. Однако появлением новой площади и нового участка Большого проспекта мы обязаны в первую очередь все-таки Карлу Розенштейну. Пусть, разработав общий план, детали он поручил доделать другим, пусть его собственные проекты ни в какое сравнение с переработанными вариантами Белогруда не идут, а дом, построенный им самим на одном из участков (Большой пр., 81), - самый неинтересный. Все-таки композиция площади в высшей степени оригинальна, и изгиб новопроложенного участка Большого тоже был не самоочевиден. Словом, Розенштейн не Росси, конечно, но имя свое в историю градостроительства Петербурга вписал.Трудно поверить, что всей этой застройке нет еще и ста лет, - работы здесь начались не раньше 1910 года, а к началу Первой мировой участок между Каменноостровским и Карповкой было уже не узнать. Культурная общественность положительно встретила появление новой улицы и то, что на ней, на сравнительно небольшой территории, произошло как бы соревнование ведущих творческих сил столичной архитектуры, как раз тогда решительно повернувшей от модерна к неоклассицизму.

Так, дом 79, занимающий ответственный участок в "излучине" проспекта, архитектор Сергей Корвин-Круковский еще снабдил высокими щипцами, немного как бы средневековыми, в силуэтах же большинства других домов уже восстановлена классическая горизонталь. Причем в трех домах Белогруда этого удалось достичь ценой сокрытия мансарды за массивными балясинами (интересно, как это выглядит изнутри?). Одновременно он украсил карнизы домов 102 и 77 скульптурами. Правда, на первом они не сохранились - остались только довольно громоздкие обелиски по краям. Исчез куда-то сравнительно недавно и орел с дома 83 (архитектор Василий Вейс).

Кривоколенный участок Большого напоминает средневековую улицу

Несмотря на явное желание найти новый достаточно целостный стиль, которое разделяли все участники эксперимента, разнообразие отдельных вариантов ставило тогда многих зрителей в тупик. В особенности парадоксальным казалось соседство совершенно непохожих домов 75 и 77, у которых, тем не менее, один автор - Белогруд. Впрочем, когда Розенштейн передал под его ответственность фасад 77-го дома, еще никто не знал, что соседний дом достанется ему же. Так и хочется разглядеть в узком фасаде дома 77 желание начинающего архитектора сказать как можно больше, словно эта его работа - последняя. В "Доме с башнями" на площади - как бы облегченный выдох и одновременно обре тение собственной манеры, увы, не получившей дальнейшего развития. Архитектор проживет при новой власти пятнадцать лет, оказавшись в числе тех уважаемых мастеров советской архитектуры, которым в силу разных причин пришлось ограничиться преподаванием и созданием неосуществленных проектов.

Собственный дом архитектора (Большой, 102)

Но по поводу дома на площади можно с уверенностью сказать, - другого такого нет нигде! Выходит, что судьба лишила Белогруда возможности построить что-нибудь еще, поступив как те легендарные правители, что ослепляли своих зодчих, дабы избежать повторов. Но в двадцатом-то веке подобное казалось едва ли возможным - зодчие всего мира уже давно творят в таком тесном взаимодействии, что даже выдающихся мастеров нет-нет да и хочется уличить в нетворческом заимствовании. Белогруд тоже вроде бы чему-то подражал. Но ссылка на итальянское зодчество эпохи кватроченто мало что объясняет. И это после дома 77, напоминающего сразу и далекого Андреа Палладио, и близкого Щуко, тем более после весьма посредственного дома 102. А еще раньше был тяжеловесный портал "Спортинг-паласа", произведение скорее курьезное, нежели талантливое. Зодчий еще застал его уничтожение и строительство на его месте ДК промкооперации, а вот возрождения в конце 1930-х некоторых мотивов своей первой работы в главной части Театра имени Ленинского комсомола уже не увидел.

В 1915 году новые дома как исполины высились на деревенского вида Карповке

Как же сумели Гонцкевич и Розенштейн разглядеть в молодом коллеге способность блестяще завершить начатый ими градостроительный эксперимент? Возможно, они лишь искали свежие силы, им был нужен молодой человек, не вовлеченный в художественную практику предыдущих лет, то есть никак не связанный с модерном, от которого тогда все решительно отказывались. Напротив, Алексей Бубырь - еще недавно крупный мастер модерна - как бы через силу придает своему дому 104 новые формы, так что обыкновенные простенки между окнами вдруг становятся вверху фасада пилястрами - у них появляются сильно уплощенные капители. Белогруд творит гораздо непринужденней и уж всяко лучше, чем Нидермейер (дом 100). Но к третьему его дому ("Дому с башнями") копирование классических образцов ему приедается, он ищет чего-то нового и приходит к своего рода примирению модерна и неоклассицизма. Этот случай остался в единственном числе - как у нас, так и в мировом масштабе.Вот, наверное, самое простое объяснение столь существенных отличий трех зданий одного мастера: он не стоял на месте, и не его вина, что мировой архитектурный процесс проигнорировал это замечательное произведение - дом 75, выбрав иной путь.

На проектном рисунке «Дома с башнями» хорошо видны исчезнувшие часы

На рубеже веков такая улица была невозможна, спустя всего десять лет после своего создания она уже казалась анахронизмом - эксперимент, в свое время, безусловно, оправданный, но не во всем успешный. Чрезмерное разнообразие форм, равно как и однофасадность большинства зданий, и высокая плотность застройки станут восприниматься как мрачное наследие капиталистического периода, а определение "улица-коридор", напрашивающееся в этом случае само собой, будет у советских зодчих почти ругательством. Строители Петроградской стороны, а также их ученики и последователи смогут легко отбросить подобные традиции, они будут строить размашисто и по плану, мыслить - как любили повторять теоретики советской архитектуры - едиными ансамблями, а то и целыми городами. Но разве эта немного средневековая улица лишена определенных достоинств и как целое - памятник градостроительства? Устав от неоправданного простора новостроек, человек нашего времени - в том числе и архитектор, и даже застройщик - начинает тосковать по былой плотности, однофасадности (зато какие это могли быть фасады!), а то и по некоторому элементу хаоса, точнее, непредсказуемости, случайности, парадокса.